Дэвид Лисс - Ярмарка коррупции

После публикации первого тома своих мемуаров я приобрел известность, какая была мне доселе неведома и какую мне трудно было даже представить. У меня нет намерения жаловаться или сетовать на сей счет, ибо у человека, добровольно отдавшего себя на суд публики, нет причин сожалеть о знаках внимания. Напротив, он должен быть благодарен, если публика обратит на него свой переменчивый взор, – о чем могут свидетельствовать бесчисленные тома писателей, прозябающих в безвестности.

Не скрою, мне было приятно, что читатели тепло отнеслись к воспоминаниям о моей юности, однако кое-что вызвало у меня удивление. Я был поражен тем, что люди, прочитавшие несколько страниц «Заговора бумаг», стали считать себя моими близкими друзьями, которым позволительно делиться со мной своими мыслями. Не вижу ничего дурного, если кто-то принял мои слова близко к сердцу и решил поделиться со мной своими соображениями, однако, признаюсь, меня смутило, что многие сочли позволительным комментировать любой из аспектов моей жизни, совершенно игнорируя правила приличия.

Спустя несколько месяцев после публикации моего скромного опуса я ужинал в компании и за столом рассказывал об одном особо злостном преступнике, которого я намеревался привлечь к суду. Молодой человек, которого я видел впервые, обращаясь ко мне, сказал, что этому парню следовало бы поостеречься, если он не желает такой же участи, как выпала Уолтеру Йейту. При этом он загадочно улыбнулся, словно у нас с ним был какой-то общий секрет.

Мое удивление было столь велико, что я не проронил ни слова. На какое-то время я вовсе забыл об Уолтере Йейте и не представлял, что по прошествии стольких лет это имя все еще значимо. Тем не менее оказалось, что покуда я не вспоминал об этом бедняге, другие о нем помнили. Не далее как две недели спустя другой, тоже незнакомый мне господин, комментируя трудности, с которыми я столкнулся в одном деле, сказал, что мне следует решить его подобно делу с Уолтером Йейтом. Произнося это имя, он многозначительно подмигнул, словно то был тайный пароль, делавший нас заговорщиками.

Меня не обижает то, что эти люди ссылаются на события из моего прошлого. Однако меня ставит в тупик та легкость, с какой эти господа говорят о том, в чем совершенно не смыслят. Мне трудно передать недоумение, которое вызывают у меня эти люди. Как они вообще могут упоминать при мне об этом инциденте, принимая во внимание то, что им известно, не говоря уже о том, что веселость их тона совершенно неуместна. Не станет же человек, пришедший на цирковое представление или в зверинец, шутить по поводу клыков тигра?

Поэтому я решил, что должен написать вторую книгу своих воспоминаний хотя бы для того, чтобы развеять иллюзии относительно этой истории из моего прошлого. Я не желаю больше слышать, как имя Уолтера Йейта произносят игривым или заговорщическим тоном. Этот человек, насколько мне известно, не совершил ничего, что делало бы его предметом насмешек. Поэтому искренне и решительно заявляю, что я, вопреки расхожему мнению, вообще не применял никакого, а тем более чрезмерного, насилия по отношению к мистеру Йейту. Кроме того, могу развеять еще одно заблуждение. Я не избежал самого сурового наказания за его убийство благодаря влиятельным связям в правительстве, как полагают многие. Ни одна из этих легенд не является правдой. Я даже не подозревал о существовании этих слухов, поскольку раньше ничего о них не знал. Теперь же, после публикации нескольких историй из моей жизни, я стал всеобщим другом. Тогда позвольте мне оказать дружескую услугу и рассказать правду об этой истории. По меньшей мере, это положит конец досужим разговорам.

Уолтер Йейт скончался от удара по голове железным прутом всего за шесть дней до начала сессии суда королевской скамьи, поэтому, к счастью, у меня было мало времени обдумывать свое положение после ареста, пока я дожидался судебного процесса. Признаюсь, можно было бы провести это время с большей пользой, если бы я действительно верил, что меня осудят за преступление, которого я не совершал, а именно за убийство человека, с которым я был едва знаком до его смерти. Я должен был бы верить в это, но не верил.

Я был столь самонадеян, что порой даже не слушал того, что говорилось на моем собственном процессе. Вместо этого я всматривался в толпу, собравшуюся в открытом зале суда. В тот день моросило, и февральский воздух был холодным, но это не помешало толпе зрителей до отказа заполнить грубо сколоченные скамьи, чтобы, сутулясь под дождем, смотреть на процесс, вызвавший интерес у прессы. Зрители закусывали апельсинами, яблоками и пирожками с бараниной. Они курили трубки и нюхали табак. Они справляли нужду в горшки, расставленные по углам, и бросали раковины от устриц под ноги жюри. Они перешептывались, вскрикивали и качали головами, словно наблюдали за марионетками, которые разыгрывали грандиозный спектакль, устроенный для их удовольствия.