Юрий Бурносов - Три розы

Как и все другое, это поведал и подтвердил нам сам Волтц Вейтль, впавший в раскаяние. По этой причине мы, грейсфрате Баффельт, а равно и специальный суд составом: грейскомиссар Секуративной Его Величества палаты Себастиен Фолькон, фрате Хауке, фрате Пильд и старший тутор Вильфред Оббе, под председательством хире коронного судьи Мальтуса Иррле именем господним распорядились составить сей приговор в соответствии с законодательными предписаниями. Смиренно моля о милости господа нашего, настоящим официально обвиняем мы Волтца Вейтля, совершившего самые мерзкие преступления, слугу дьявола, кровавого убийцу, отрицающего и оскорбляющего всемилостивого бога, в ужасных преступлениях.

Настоящим приговором повелеваем упомянутого Волтца Вейтля предать сожжению на костре, дабы смерть его была мучительной и наглядной для любого, кто усомнится в господе нашем и задумается о служении дьяволу.

Толпа возопила – то были крики радости и ликования, но Вейтль вовсе не выглядел испуганным. Он спокойно смотрел на беснующихся горожан, на грейсфрате Баффельта, а затем отыскал в толпе Хаиме Бофранка. Лишь секунду он смотрел ему в глаза, после чего улыбнулся с небывалой кротостью, так, что даже уродство его испарилось на эти мгновения бог весть куда…

И тут палач поджег костер. Нередко бывало так, что среди хвороста попадали сырые вязанки, не дававшие хорошего пламени, что причиняло сжигаемому излишнюю боль. Нынче же вся кладка вспыхнула с такой силой, что палач и сам слегка обжегся и отскочил, тряся рукою. Почти тут же взорвались мешочки с порохом, и какая-то старуха рядом с Бофранком воскликнула:

– Смотрите! Смотрите, он умер!

В самом деле, Волтц Вейтль обвис на цепях, привязывавших его к столбу, и пламя постепенно охватило его всего; однако он не подергивался, не кричал и не размахивал членами, как обычно делают сжигаемые. Он был, несомненно, мертв, и жизнь оставила его, едва мучения начались. Хуже нет для толпы, когда отнимают у нее заветное зрелище, и многие тут же обрушились с проклятьями на палача, утверждая, что тот неверно сложил костер, отчего казнимого сразу же убили жар и удушье. Припасаемые для Вейтля грязь и мусор полетели в палача и его подмастерьев, досталось и Баффельту, которого поспешили прикрыть собственными телами вскочившие на помост священнослужители. Под свист и вопли Бофранк стал выбираться из людской гущи, потому что день казни Волтца Вейтля пришелся на день свадьбы Проктора Жеаля и субкомиссару судьба положила присутствовать в обоих местах.

Жеаль ничего не мог поделать – свадьба была назначена заблаговременно, и неудачное совпадение тяготило его. Бофранк, как мог, утешал друга, встречавшего гостей у самого порога, делал вид, что хочет забыться и окунуться в мирские радости и нет для сего лучше места, чем дом Жеаля.

– Проходи же и садись, где тебе по нраву! – воскликнул Жеаль, но прежде представил ему свою суженую – хиреан Эвфемию. В подвенечном платье, счастливая и полная надежд, она выглядела свежей и прекрасной, о чем Бофранк не преминул ее известить.

– Вы так милы, – сказала в ответ Эвфемия. – Я буду рада видеть вас частым гостем в нашем доме; к тому же возлюбленный мой Проктор много рассказывал о вас, отзываясь в тонах самых превосходных.

Сохраняя уместную торжеству улыбку на лице, Бофранк пробрался за стол и занял кресло в непосредственной близости к винному бочонку, к коему намеревался изрядно приложиться. Странно, но кроткая и невинная улыбка Волтца Вейтля успокоила его, словно бы он твердо знал теперь, что Вейтль отправился в лучший край.

– Мысли ваши смутны, лик печален, но вот вино – не пропадать же ему, – произнес за спиной знакомый голос. Бофранк обернулся и, с немалым изумлением, узрел Альгиуса, толкователя сновидений. Жеаль пригласил и его, не известив о том Бофранка, – что ж, сюрприз старого друга удался. Отчего-то субкомиссару было чрезвычайно приятно видеть пройдоху-гадателя, о чем он тут же сообщил Альгиусу.

Меж тем гости расселись, коронный судья на правах старшего пожелал жениху с невестою счастливых и долгих лет совместной жизни, а квартет скрипачей заиграл нечто торжественное.

Трапеза нарушалась переменами блюд и тостами, средь которых преобладали нравоучительные, сдобренные цитатами из святого писания. Наконец сие надоело Альгиусу. Осушив очередной бокал вина, каковое он, кстати, нашел весьма недурным и воздал ему за то должное, толкователь восстал, привлекая к себе внимание.