Александр Арсаньев - Второе дело Карозиных

– Как я рад вас видеть! Я и не смел надеяться, что вы придете.

– Отчего же? – слабо улыбнулась Варенька.

Николай Константинович сел рядом на скамейку и, взяв Варенькину руку, приложился к ней долгим поцелуем:

– Боже мой! – выдохнул он. – Какие у вас пальчики! – Варенька покраснела, но как и прежде, руки не отняла. – Варвара Андреевна, Варенька, – продолжил он мягко, заглянув ей в глаза и не выпуская ее ручку из своей ладони, – я очень огорчен упорством вашей маменьки. Однако это ничего, я что-нибудь придумаю. Я постараюсь ее переубедить, если только буду знать, что вы согласны подождать…

– Я здесь, разве вам этого мало? – спросила слабым голосом Варенька.

– Нет, это много, – качнул он головой. – Но все-таки. Одно слово.

– Какое же? Что вы хотите от меня услышать? – Варенька разволновалась. – Что я готова вас ждать хотя бы всю свою жизнь? Вам это нужно услышать? – Он молчал, не сводя с нее своего темного пронзительного взгляда. – Так вот, Nicolas, – она тоже отважилась и назвала его по имени, он заметно вздрогнул, – я согласна вас ждать, – закончила Варенька бледнея, и опустила глаза.

– Варенька! – в волнении произнес Ольшанский. – Вы ангел! Я вас не стою, но клянусь вас заслужить!

– К чему клятвы? Просто сделайте все, чтобы моя мать смягчилась. Большего я и не прошу, – тихо проговорила Варенька и он, вместо ответа, снова приложился мягкими трепетными губами к ее руке.

Потом они молчали, просто сидели рядом и наблюдали восходящее солнце. Варенька вспоминала это утро, как самые счастливые мгновения в своей жизни, возможно, и для Ольшанского они были такими. Они уже собирались прощаться, но все никак не могли расстаться, когда сзади, за их спинами, послышались торопливые шаги – влюбленные подскочили со скамейки, Ольшанский бросился в кусты, а на дорожке сада появилась Зинаида Павловна. Вид она имела не менее решительный, чем давеча Николай Константинович.

– Так я и знала! – негодующе воскликнула она. – Где он?

– О ком вы, маменька? – спокойно поинтересовалась Варенька, хотя это спокойствие давалось ей с большим трудом.

– Где этот мерзавец?! – кричала вне себя Зинаида Павловна. – Я знаю, что он был здесь!

– Не кричите, вам вредно, – промолвила Варенька, бледнея. – К тому же слуги услышат.

– Пусть слышат! Я хочу знать, где он?! – Зинаида Павловна разошлась не на шутку.

– Да о ком вы? Не понимаю, – Варенька пожала плечами и хотела идти в дом, но мать загородила ей дорогу.

– Что ты здесь делала в такой час? – прошипела она в лицо дочери.

– Цветы поливала, – уверенно солгала Варенька. – Чтобы до восхода успеть. А вы отчего так взволнованы, маменька?

– Ах, вот как? – Зинаида Павловна даже задохнулась от такой наглости. Ее материнское сердце подсказывало, что он был здесь и, может, даже все еще здесь. – Что ж, ты меня вынуждаешь! Запомни, ты сама меня к этому вынуждаешь! – грозно проговорила она непонятные тогда Вареньке слова и окинув ладную дочкину фигуру испепеляющим взглядом, круто развернулась и пошла к дому решительным шагом.

Тут обязательно надобно заметить, что о личности Николая Константиновича Зинаида Павловна знала куда больше своей дочери, и все, что она слышала о нем, любую женщину, имеющую молодую и красивую дочь, могло только пугать. Ольшанский действительно не только был исключен из университета за беспорядки, не только арестован за распространение прокламаций, но и имел репутацию завзятого соблазнителя. Поговаривали, что одна несчастная даже покончила с собой после того, как он, совратив ее, бросил самым жестоким образом в самом щекотливом положении. Тут как раз Зинаида Павловна ничего удивительного не находила – как же еще может поступать человек, который не желает верить и признавать своего Творца? Да никак больше.

А Ольшанский в Бога не верил, и это было доподлинно известно, даже позволял себе прилюдно самым непростительным образом высказываться по этому поводу. И то, что он вдруг заявился к обедне, Зинаиду Павловну еще больше насторожило, потому что она ни капли не верила в его раскаяние, зная, что раскаивается человек только под воздействием сильнейшего потрясения от пробуждения совести. А разве могло существовать такое потрясение, чтобы у этого циничного человека совесть проснулась? Да он поди о таких вещах и не слыхивал! Безбожники для Зинаиды Павловны, как нетрудно догадаться, были самыми страшными грешниками. И тут вдруг этот человек танцует с ее дочерью и имеет наглость напрашиваться к ним в дом, а в городе поговаривают, что он как-то слишком быстро переменился.