Леонид Юзефович - Журавли и карлики

– Я был полный идиот, сейчас никто не поверит, что в двадцать два года можно быть таким идиотом, – говорил Шубин, умиляясь собой, своей прекрасной юной глупостью. – У меня до последней минуты была надежда, что война все-таки начнется. Думал, хоть в Китае побываю. Очень хотелось в Китай, а по-другому как съездишь? После Даманского отношения были хуже некуда. У Бори тогда бабушка умерла, из-за этих учений его не отпустили на похороны, – спохватился он, что слишком далеко отошел от темы дня.

Назад из-за пробок ехали долго, Жохов успел изложить историю с Хасаном и сахаром. Жить дома стало опасно, он сбежал в дом отдыха, познакомился с Катей, через нее – с Богдановским. У них дачи по соседству, пошли к нему в гости, там его и застрелили по ошибке. Должен был погибнуть он, Жохов, а убили Борю.

Шубину показалось, что из его истории выпало какое-то важное звено. Непонятно было, почему засаду на Жохова эти кавказцы устроили на даче у Богдановских, но от прямого ответа Жохов уклонился.

– С перепугу пальнул, сученыш, выскочил в окно и через соседний участок выбежал на дорогу. Как раз подъехал Хасан с тем малым, подхватили его и дали по газам, – закончил он свой рассказ.

– А ты что?

– Катя побежала к соседям. Там недалеко живет пара пенсионеров с телефоном. Вызвали «скорую», но было уже поздно.

Подрулили к подъезду. Две соседки заранее накрыли стол, начали рассаживаться. Старые друзья, уехавшие от крематория на своих машинах, на поминки не явились, еще несколько шубинских ровесников скоро ушли, не дождавшись горячего. Осталось человек пятнадцать.

Рядом с Шубиным сидел пожилой мужчина с орденскими колодками, составленными из одних юбилейных медалей.

– Евреи – умные люди. Они своих покойников сжигают и поближе кладут. У меня вон сестру закопали, пятнадцать километров от кольцевой. Не наездишься, – негромко сказал этот ветеран женщине слева от него.

– Как это – жечь? – возмутилась та. – Мы русские люди, крещеные.

– Славяне мы. Славяне покойников сжигали.

– Так они же были язычники. Деревянным идолам молились.

– А мы – доскам деревянным, – парировал ветеран.

В промежутках между официальными тостами поползли сторонние разговоры. Борина третья жена, с которой он, впрочем, тоже давно не жил, мирно беседовала со своей предшественницей. Темой служили возросшие коммунальные платежи. Делить им было нечего, справа от Шубина две тетки мстительно шептались, что квартиру получит сын от первого брака, хотя ни он, ни его мать не соизволили прийти на похороны. На другом конце стола спорили про референдум.

На почетном месте сидел Богдановский-старший – большеносый, абсолютно лысый старик с усыпанной кератомами головой. Шубин заметил, что он не без удовольствия играет роль убитого горем отца. Неизвестно, чего тут было больше – старческого идиотизма или природного артистизма. Ему нравилось быть в центре внимания. Две старушки, божьи одуванчики с приколотыми к дыроватым кофтам янтарными насекомыми, ухаживали за ним, ревниво отвергая заботу третьей, похожей на Катю.

– Нет, Талочка, ты не знаешь, Саша этого не ест, – говорила одна.

Вторая действовала молча. Они вытирали пиджак, который он то и дело пачкал, в две ложки что-то накладывали ему на тарелку и норовили задвинуть подальше его стопочку. Это у них не получалось.

Богдановский лихо отпил порцию водки объемом с наперсток, вилкой подцепил с блюда несколько пластиков буженины, но положил их не в рот, а в карман пиджака, предварительно обернув салфеткой.

– Кот у меня, коту взял, – объяснил он удивленно посмотревшей на него Талочке. – Пускай тоже Борьку помянет.

Шубин встал и вышел на лестницу покурить. У окна между этажами одиноко стояла элегантная стройная блондинка с некрасивым лицом и жидкими волосами. В крематории она держалась отдельно от всех, а за поминальным столом съела только кутью и выпила рюмку водки.

– Вы друг Бориса? – спросила она с мелодичным западным акцентом.

Шубин кивнул. С полминуты оба молчали, блондинка смотрела в окно. Затем, не поворачивая головы, тихо сказала:

– Мы с ним любили друг друга.

И добавила еще тише:

– Всего три раза.

В апреле Шубин сократил очерк про Анкудинова и после долгих мытарств напечатал его в одном ведомственном журнале, под давлением рынка все дальше уходившем от своей основной проблематики. Заплатили какие-то копейки, зато вскоре пришел читательский отклик из Белоруссии. Письмо поступило в редакцию, но там не нашлось денег, чтобы по почте переслать его Шубину. Предложили, если хочет, приехать самому. Он поехал и не пожалел.