Иван Любенко - Приговор

— Нечего там ему делать, — вторил начальник контрразведки. — Такие люди, как он нужны новой, свободной России. Герой, одним словом.

— По-моему, господа, вы сильно преувеличиваете мои заслуги, — пытаясь подняться, Ардашев слегка поморщился от боли.

— Лежите-лежите. Не вставайте, — предостерёг эскулап. — Нельзя беспокоить рану. Пуля хоть и не задела кость, но рана рваная. Потому и крови много потеряли. Но ничего, заштопали мы вас. Останется лишь небольшой шрам…Что ж, не буду вам мешать. Ухожу. Но только прошу вас, Владимир Карлович, не мучить долго господина Ардашева. Долгая беседа может его утомить.

— Благодарю, доктор, нам хватит и пяти минут.

Фаворский проводил медика пристальным взглядом и, дождавшись, когда дверь закроется, не сводя с неё глаз, негромко сказал:

— А этот Гиппократ тот ещё фрукт. Бросился защищать красных раненных, которых комиссары бросили. Не разрешил вывезти в тюрьму. Так и лечатся здесь, в соседней палате. И даже довольствие на них выбил. А попадись он тем же большевикам — сразу пустили бы в расход… А вы молодцом: не только резидента вычислили, но и всю их шайку подкараулили. В ту ночь мы с Кашириным арестовали почти всех. Один, к сожалению, ушёл. Его фамилия Матвеев. По нашим данным работал в депо. В вагонные буксы песок подсыпал. Это ведь он на станции Палагиада пытался пустить паровоз навстречу бронепоезду. Слава Богу, не удалось. Ничего, поймаем и расстреляем, как только что отправили в ад всех его подельников. Как они нас, так и мы их…

— Без суда?

— Помилуйте, друг мой. Какой суд! Только трибунал. Они же шпионы. А таковых, как вам известно, в военное время ставят к стенке без лишних формальностей.

— А как же та молодая барышня? И её что ли?..

— Пока нет. Но это дело времени. День-два и всё. А как иначе, если при обыске у неё мы нашли карту управы с нанесённой дислокацией воинских частей и список семей офицеров, вступивших в офицерский Ставропольский полк. Вот, скажите, зачем ей понадобились эти люди? А я вам отвечу: если по каким-то, пусть тактическим причинам, нам придётся оставить город, большевики расстреляют или возьмут в заложники всех членов семей военнослужащих, включая не только жён, но и детей, стариков. Это их обычная практика. А вы её жалеете…Да-да. Не спорьте. Я заметил это по вашим глазам.

— Просто юная совсем. Запуталась, наверное.

— Юная говорите? По годам — да, а по убеждениям — красная ведьма. Когда я сообщил ей о расстреле её дружков, она такой концерт закатила, какой вы в театре Пахалова никогда не видели. Требовала, чтобы и её расстреляли вместе с ними и в тот же день. Безмозглая фанатичка. Будь моя воля, я бы её тут же и прикончил, как бешеную крысу. Подобные особи не исправимы. Случись ей выйти на волю, она будет мстить всю жизнь. Она мне так и сказала на допросе: «Ненавижу вас всех таких аккуратненьких, умненьких, начитанных. Ваши деды и прадеды пороли моего деда на конюшне и в пьяном угаре насиловали бабку, когда она была совсем девчонкой… А теперь наше время пришло. И не будет пощады ни вам, ни вашим холёным жёнам, ни разнеженным барчукам с дочками. Кого не убьём, тех на каторгу сошлём». И расхохоталась мерзко, будто старая желтобилетница. А вы говорите…

— Как её зовут?

— Юлия Воронова. Из мещан. Окончила женскую гимназию. Училась в одном классе с Риммой Ивановой. Да, с той самой, что Государь посмертно пожаловал за подвиг Георгиевский крест IV степени. Совсем разные оказались одноклассницы. Кстати, я навёл справки. Дед и бабка по матери у неё и в самом деле были крепостными.

— Да, трагедия в третьем поколении, — тяжело вздохнул Ардашев и спросил: — А что известно о резиденте? Кто он?

— Бывший офицер. Но документы на Ерёмина, судя по всему, не его. Вероятно, настоящий Ерёмин давно сгинул в чекистских подвалах. При обыске в комнате нашли кодовую таблицу и зашифрованный доклад: план переброски полков и дивизий Добровольческой армии на август месяц. Представляете? Этот документ имеется в одном экземпляре и хранится в сейфе у генерала Романовского. Стало быть, англичане совершенно правы: в штабе армии есть красный крот. Вы, помнится, обещали его отыскать.

— Так ведь я и не отказываюсь. Вот немного поправлюсь…

— Нет-нет, дорогой Клим Пантелеевич, я не в претензии. Вы уже достаточно нам помогли. А если честно, — Фаворский перешёл на шёпот, — мне ужасно стыдно и за себя, и за Каширина. Прошляпили мы резидента, точно гимназисты преподавателя, вошедшего в класс. Но, как говорится, сколько кобылке не прыгать, а быть в хомуте.