Иван Любенко - Приговор

Уже в передней, перед самой дверью, посланец Троцкого повернулся и обронил:

— Вы — единственный, кому я сделал столь щедрое предложение о совместной работе, а потом, выслушав контрреволюционную исповедь, закрыл на неё глаза. Я терплю всё это лишь благодаря вашим прошлым расследованиям. Они были блистательны. Я ведь много о вас читал в газетах, и даже восхищался вами. Помните заголовки? «Убийца французских ювелиров Делавинь пойман», «Тайна персидского обоза раскрыта», «Кровавый Зелимхан больше не страшен», а про петроградского маниака, убийцу модисток, уж и не говорю. Ловко вы его тогда поймали, да и супружница ваша не испугалась, вовремя на спусковой крючок нажала…Да были времена-с.

— Вы несколько преувеличиваете мои заслуги.

— Будет вам. Вы, и впрямь, обладаете исключительными способностями. Да, вот чуть не забыл уточнить: вы даёте слово, что не сбежите?

— Безусловно.

— Вот теперь я спокоен. До скорого свидания. А оно неизбежно.

— Честь имею.

Автомобиль, свистя шинами, уехал. Не успел Ардашев закрыть за гостем дверь, как в коридоре показалась супруга.

— Кто это был? — спросила она обеспокоенно.

— Так…один знакомый.

— Знакомый? Откуда? Я раньше его никогда не видела.

— Из Петрограда. Бывший жандармский полковник.

— А что ему нужно?

— Предлагал служить.

— Где?

— У красных.

— А ты?

— Естественно, отказался.

— Надеюсь, без пояснений, что тебе с большевиками не по пути, потому что они грабят и разваливают Россию? Ничего такого ты ему не говорил?

Ардашев молчал.

— Значит, сказал, — вздохнула Вероника Альбертовна. — И нам теперь недолго осталось, да? — она подняла на него глаза полные слёз и повторила: — Недолго?

— Он дал три дня на размышление.

— Три дня, а что потом? тебя повесят? расстреляют?

— Вероника, успокойся. Я что-нибудь придумаю. Из любого положения всегда можно найти выход. Но одно я знаю точно — тебе надобно срочно выехать из Ставрополя.

— Нет, Клим, даже слушать не хочу. Без тебя никуда не поеду.

— Это глупо. Поезжай вместе с Варварой. И чем скорее, тем лучше. Я тут сам как-нибудь справлюсь.

Дверь тихо скрипнула. На пороге появилась горничная.

— Простите, что без стука… Но, Вероника Альбертовна, вам, и правда, лучше уехать. Так будет спокойнее. На улицах ужас, что творится. Вчера у здания Окружного суда какой-то прохожий узнал бывшего городового — старика Степана Силантьевича Поспелова, переодетого в штатское. Вы, наверное, помните, он много лет стоял напротив губернаторского дома. Так пьяный красноармеец, проезжавший мимо на лошади, по фамилии Ашихин, двумя ударами шашки отсёк ему голову. И солдатня, с местной шантрапой, пинали её ногами аж до самого губернаторского дома. И всё кричали, что «голова должна быть на своём посту». Никто этих иродов не остановил. Все попрятались… Бежать отсюда надо, Вероника Альбертовна, бежать, пока не поздно…Поедемте в село, к моему дяде, в Надежду. Там, говорят, спокойнее. Переждём…. Сегодня на рынке бабы судачили, что есть такой белый полковник Шкура. Красные, страсть, как его боятся. Сказывают, он со своим отрядом у самого города в лесах обретается.

Вероника Альбертовна всё продолжала отказываться, но Ардашеву с Варварой всё-таки удалось её уговорить, и ночью она покинула Ставрополь вместе с горничной.

Статский советник остался один.

Электричество опять отключили. Он стоял у окна. На стекле отражалось оранжевое пламя горящей свечи. «Господи! — подумал Ардашев, — самое страшное, что это может продлиться долго. И не один год и не два, а десятилетия. И виноват во всём безобразии именно Николай II. За годы его правления хоть и возник средний класс, но остался неорганизованным, без какого-либо политического опыта, без собственной партии, без реального контакта с населением. Любое желание среднего класса участвовать в политической жизни страны решительно подавлялось. Политикой могла заниматься только царская бюрократия. Но вот рухнул трон, свалилась в пропасть бюрократия, и что мы видим? Средний класс, включая вернувшихся с фронта офицеров, находится в растерянности, не знает, как поступить и ждёт, пока что-то прояснится. Он не готов к борьбе, в отличие от большевиков, которые за годы подполья обзавелись собственной идеологией и программой, а с самого переворота двадцать пятого октября прибегли к силе и, бросив в толпу популистские лозунги, смогли опереться на самые широкие массы. Пройдёт ещё много лет, пока это самое население не одумается, не поймёт, что его, как сельскую девку на сеновале, сначала споили, потом надругались, а утром, под гогот солдатни и чекистов выгнали работать в поле… И никуда она не денется. Будет не только выполнять все бандитские прихоти, но станет ещё и расхваливать своих обидчиков, уповая, что вся эта рабская покорность сохранит жизнь, пусть скотскую, но всё-таки жизнь. Только сия надежда, скорее всего, окажется полнейшим заблуждением. Пелена обмана слетит с глаз лишь тогда, когда послышится щелчок взводимого курка или затвора винтовки. Но даже смерть не избавит от страданий, потому что вслед за родителями мучениям могут подвергнуться их дети и внуки. Все они на годы вперёд окажутся вечными заложниками режима. Да и сколько будет потом этих режимов? Кто знает? Сейчас ленинский, потом ещё чей-то…Глядишь, и устроят большевистскую монархию…Российская история, как история любой другой страны, имеет приливы и отливы, но только в России отлив может наступить не через два-три года, а через два-три поколения. Неужто всё-таки прав был князь Мирский, сказав, что России вынесен бессрочный приговор?».