Кондратий Жмуриков - Халява для раззявы

Нина Михайловна, Михеич и Костик заглянули внутрь… В горшке среди продуктов жизнедеятельности детского организма виднелся клочок чего-то белого и чего-то разноцветного.

– Вот что значит ценная вещь, ее даже желудочный сок не берет, вот вам нетленность произведения.

Максим сунул горшок в руки Сивухина:

– Вы так хотели ее найти, она ваша. Пойдем Фил, нас ждут великие дела. Извините девушка, приятно было познакомиться. – обратился он к матери Федора, держащегося за подол ее халата.

Максим погладил по голове карапуза:

– Прощай, юный пожиратель марок, расти большой и не ешь больше конвертов.

Максим и Филимон вышли на улицу. Макс не мог смотреть на несчастное лицо приятеля, он пытался его как-то развеселить, подбодрить, но ни чего не получалось. Филимон Аркадьевич понуро брел вслед за Максом бормоча:

– Я понимаю японцев. Харакири. Только харакири.

Максим испугался, ему только не хватало попыток суицида.

– Ты чего сдурел, из-за какой-то мелочи жизни лишаться. Да мы с тобой, да мы… Мы с тобой сейчас снимем номер в гостинице, погудим, девчонок пригласим, расслабимся. Сауна там. Тут говорят река замечательная, рыбалка сказочная. Иностранцы за валюту рыбачить приезжают… Чего ты. Да приди в себя! Ты же мужик, не распускай нюни…

Максим поймал такси и просил довезти до ближайшей приличной гостиницы. Таковая, к изумлению Макса, нашлась. И телефон, и душ и телевизор – все работало. Белье было чистым, а персонал вежливым и предупредительным. Только вот Филимон Аркадьевич ничего этого не замечал. Максим начина серьезно беспокоиться за его состояние, так и сума сойти не долго. Максим понимал, что к жизни Филимона сейчас может вернуть только другое не менее сильное потрясение. Но такого, к несчастью не ожидалось.

Шли третьи сутки добровольного затворничества Филимона Аркадьевича, Макс как заботливая сиделка кормил и поил его с ложечки, укладывал спать и водил в туалет. Лоховский вообще перестал реагировать на происходящее, он сидел в кресле как большая поломанная кукла. Спустя три дня после обморока, случившегося с ним у горшка Федора, Лоховский перестал говорить. Максим приводил к нему психиатра, каких-то бабок, безрезультатно. Филимон Аркадьевич просто не смог пережить потрясения. Крах мечты переживать всегда очень трудно. Лоховский почти ничего не ел, никуда не выходил из номера и чах на глазах.

– Все, Фил, ты как хочешь, а я иду за билетами и сегодня же мы едем домой в Кукуевск. Что ты на это скажешь? Ты хотел бы умереть, да? У тебя нет больше сил жить?

Максим разозлился, он поднес здоровенную фигу к носу Лоховского:

– Фиг тебе, умереть. Я тебе друг или кто?

Разговор прервался трелью телефонного звонка, звонок был долгий, междугородний. Максим поднял трубку, поговорил и вернулся в комнату совершенно другим человеком. Он кинулся к Филимону и начал его трясти изо всех сил, пытаясь доораться до его затуманенного сознания:

– Фил, Фил, мы выиграли! Мы все-таки добились своего!!! Мне сейчас, только что, Софочка звонила. Ну та, которая позор семьи, помнишь?

Филимон едва кивнул головой.

– Нет, ты мне словами скажи, помнишь?

Филимон снова кивнул головой.

– Не хочешь? Ну ладно. Фил, куда ты дел тот журнал, которым в нас Сивухин запульнул? Ну там на киностудии. Ты вроде его с собой взял.

Лицо Филимона исказилось как от зубной боли, он с немым укором посмотрел на друга, опять о больном?

– Мне хочется на него взглянуть, дай пожалуйста, как можно спокойнее сказал Максим.

Лоховский нагнулся и вытащил из-под кровати потрепанный чемоданчик, верного спутника его немногочисленных командировок и поездок на отдых. Он неторопливо открыл чемодан и вытащил чуть пожелтевший журнал. На обложке была помещена фотография товарища Папанина и Маманина в обнимку с каким-то бородатым мужиком.

Внизу мелкими буквами стояла подпись русские полярники и известный исследователь Антарктиды шведский ученый Шнадсонс-Шмудсен, на Северном Полюсе.

Максим едва сдерживая возбуждения, взял из рук друга журнал. Он дрожащими пальцами начал перелистывать страницы пока не добрался до нужно ему статьи. Филимон глянул через плечо, чем так заинтересовался друг. Статья называлась «Пламенные объятия на самой ледяной земле». она сопровождалась большим количеством фотографий.

Лицо Максима побледнело, он крепко держа журнал в руках, подошел к столу налил из графина воды в граненый стакан. Выпил. Хотел было снова налить, но потом махнул рукой и начал жадно пить из графина. Утолив жажду, он повернулся к Лоховскому, повалил его на кровать и начал трясти: