Елена Толстая - Фартовый человек

Буржуй Лейкас финского происхождения был Ленькой задержан совершенно справедливо. Лейкас переправлял из Финляндии мануфактуру и продовольственные продукты абсолютно бесстыдным образом. В накладных и описях Ленька нашел много неправедного, почему на Лейкаса был наложен арест, а его вагоны отогнаны на запасной путь недалеко от Териоков и там опечатаны до дальнейших распоряжений.

Лейкас пробовал на Леньку давить. Сердито встряхивая желтоватой, а возле губ коричневой от постоянного курения бородкой, Лейкас кричал:

– Я работаю для Республики! Я доставаю товар, чтобы Петроград не голодал!

– Ты контра, – сообщил ему Ленька, как о чем-то само собой разумеющемся. – Не ори тут на меня. Думаешь, я читаю плохо или считать не умею? Я в типографии и то и другое хорошо научился, ко мне нареканий не было. А ты тут орешь. На кого орешь, буржуй?

– Я буду писать жалобы, – очень сердился Лейкас.

– Пиши, – легко согласился Ленька и приказал буржуя увести.

Прежде чем опечатать вагоны, Ленька забрался внутрь и рассмотрел грузы: связанные вместе, стопкой, как сушеная рыба, кожи, гирлянды варежек домашней вязки и колбаса, набитая в свиных кишках и сложенная в бухты, наподобие канатов.

Пока Ленька, бухая сапогами, бродил среди этого конфискованного богатства, местные жители понемножку подбирались к вагонам. Слухи разлетелись быстро, и самые отчаянные граждане – это были, разумеется, женщины, и многие, кстати, финского происхождения, как и задержанный Лейкас, – стянулись к запасным путям. Два красноармейца двигали винтовками с примкнутыми штыками, а женщины волновались внизу, на рельсах.

Ленька наконец показался в открытых дверях.

– Товарищ! Начальник! Господин! – не в лад завыли тетки, простирая к нему скрюченные от земляной работы пальцы. – Товарищ чекист, от запаха колбасы мы все в обморок попадаем!

Ленька, рассудив про себя, что колбаса точно пропадет, распорядился организовать раздачу ее местному населению Териоков, о чем и составил акт, начинавшийся словами «Именем Революционной Республики конфискованное у явного буржуя Лейкаса продовольственное съестное…».

Прибывшее начальство, однако, сочло возможным Лейкаса выпустить, поскольку у того наличествовали при себе все необходимые бумаги и лицензии, и вернуть ему указанные в перечне вагоны добра. Теперь уже Лейкас выдвинул против Леньки обвинение – в грабеже и злостном обращении с честным гражданином.

В первые часы Ленька никак не хотел принять душой, что собственные товарищи чекисты не понимают революционного момента и встали на сторону буржуя.

– Ты хоть осознаешь, – сказал ему товарищ Оганесян, которому Ленька поначалу верил, как брату, – что совершил настоящее преступление против честного гражданина? Ты ограбил его, понимаешь? Он ведь в поте лица работал для того, чтобы в Петрограде были мануфактура и продовольствие. На свои средства достал и вез товары, а ты отобрал.

– Я, между прочим, не себе отобрал, – спокойно ответил Ленька. – Я для людей отобрал. Экспроприация, а вовсе не грабеж.

– И сколько же колбасы ты сам-то съел, дорогой товарищ? – спросил товарищ Оганесян внезапно.

Ошеломленный подобным поворотом беседы, Ленька надолго замолчал.

Товарищ Оганесян из родного вдруг сделался абсолютно чужим. И складки вокруг его рта стали чужими, и глаза глядели как у незнакомого человека.

– Ну так что? – настаивал товарищ Оганесян, приняв молчание Леньки за признание вины.

Ленька так ничего ему и не сказал.

После этого случая Леньку понизили в должности и направили во Псков.

Во Пскове все происходило тише, провинциальнее – не цельным куском, а россыпью. Однако суть дела от этого не менялась: недобитые буржуи непостижимым образом продолжали богатеть, а народ обнищал свыше всякой меры и помирал от отчаяния и разных болезней.

Город еще не успел толком оправиться от лютований хозяйничавших там в восемнадцатом батьки Балаховича и в девятнадцатом – Юденича. Как повествовал священник из кладбищенской церкви, хоронить приходилось в три слоя, чтобы все поместились в священных оградах и, таким образом, никого не оставить во тьме внешней.

Будучи пролетарием, Ленька философствовал тяжко, но верно; мысли в голове у него были глиняные, неповоротливые, но если уж попадали в раскаленную печь действительности и получали обжиг, то прочнее их нигде не сыщешь, хоть в Америке ищи.

Ощущая за собой правоту, Ленька не ведал ни малейшего страха: правда сама защитит и не даст сбиться с пути. Поэтому когда у него попытались отобрать эту правду, он ни на миг не заколебался.