Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры

— Чего тебе? — грубо спросил Клодий. — Поди прочь, ты мне мешаешь.

— Прошу вас, господин, прошу вас, — молил о чем-то старый раб, хватаясь за край туники Клодия.

Пьяный патриций не мог понять, о чем его просит старый раб, и, не вникая в его слова, ударил старика ногой. Тот упал и негромко заплакал. Из помещения выбежала рабыня, которую Клодий искал по всему дому. Она бросилась к старику, помогая ему подняться.

Патриций, не понимавший, в чем дело, взял девушку за руку.

— Пошли, — громко сказал он.

Но с другой стороны руку девушки крепко держал старый раб, пытавшийся подняться с земли. Клодий еще раз ударил старика ногой, но тот продолжал сжимать руку девушки. Из триклиния вышли Клодия и Эгнатий. Увидев сестру хозяйки, старик наконец выпустил руку дочери и пополз к ней на коленях.

— Молю вас, госпожа, пощадите мою дочь. Она еще совсем девочка. Ей всего семнадцать лет. Мой отец исправно служил вашему отцу. Прошу вас, пощадите ее.

— Дерзкий раб! — громко крикнула Клодия. — Ты осмелился просить свою госпожу.

Эгнатий лениво ударил раба по лицу.

— Уйди, старик. Ты должен быть благодарен своим господам, — равнодушно сказал он.

Воспользовавшись суматохой, Клодий поднял девушку на руки и внес ее в другое помещение. Закрывая ногой дверь, он понял, что попал в комнату Лукулла, отведенную под библиотеку. Усмехнувшись, он толкнул плечом небольшой столик, на котором лежали пергаменты, и, сбрасывая их на пол, затем сгреб и бросил девушку вниз.

Молодая рабыня не пыталась кричать и сопротивляться. Она только испуганно замерла, поднося руки к глазам, словно пытаясь закрыться от света перед погружением в темноту, Клодий рывком сбросил с себя одежду и бросился на девушку. Послышался скрип открываемой двери. Это Клодия и Эгнатий пришли полюбоваться на победу римлянина.

Девушка, оказавшаяся девственницей, забилась в приступе животного экстаза, отчаяния и боли. На мраморный пол упали первые капли крови, словно первые капли дождя перед небывалым кровавым ливнем, который должен был обрушиться на Рим и его обитателей. Клодий овладел рабыней настолько грубо и бесцеремонно, что даже его сестра Клодия, привыкшая к подобным зрелищам, поморщилась, отмахиваясь от пытавшегося ее поцеловать Эгнатия, на которого подобное животное зрелище действовало возбуждающе. А Клодий мял и рвал тело девственницы, словно месопотамский лев, пытавшийся добраться до сердца девушки. Эгнатий немного наклонился, чтобы получше рассмотреть все подробности этого постыдного зрелища. Еще через несколько мгновений Клодий поднялся и, глядя на девушку, громко выругался, словно жалея потерянное время. На полу, среди свитков и пергаментов, тихо стонала рабыня, не пытавшаяся даже прикрыться. Внезапно Клодий схватился за живот и со страшными проклятиями стал изрыгать только что поглощенную пищу. Словно грех, совершенный его душой и телом, вызвал такие мучительные боли в его теле, не сумев добраться до души этого существа.

Желтоватая кашица падала прямо на пергаменты и свитки, хранившие мудрость древних греков и римлян, египтян и персов.

Даже Эгнатий был поражен этим страшным зрелищем. Лежавшая внизу рабыня с ненавистью смотрела на корчившегося в муках Клодия. А он покрывал все новые и новые пергаменты непережеванной рыбой и мясом, непереваренными орехами и птицей, словно выплевывая из себя все нечистоты, таившиеся в этом грязном теле. Клодий уже начал задыхаться, когда приступы мучительной боли перестали выворачивать наизнанку его тело. Но даже великие боги были бессильны вывернуть наизнанку душу этого существа, вывалив оттуда все нечистоты, коими так богата была его натура. Тысячелетняя мудрость древних оказалась погребенной под кровью, слизью и грязью Клодия, словно пытавшегося запятнать всю историю народов мерзкой историей своего падения.

А в другом помещении стоял на коленях старый раб. Он уже не плакал, и глаза его были сухие и мрачные, беспощадные в своей правоте и гневе, ибо он молился. Он призывал богов, всех богов, богов известных ему и неизвестных, богов справедливых и несправедливых, богов добрых и злых. Он призывал к мщению. К мщению этому городу, к мщению его людям, к мщению его женщинам, старикам, детям.

— Покарай их, великий Зевс, — гневно шептал старик, — пусть они захлебнутся в собственной крови. Пусть этот город будет погребен под нашими проклятиями, пусть его жители терзают друг друга, как дикие звери. Истребите их всех, великие боги, не щадите никого.