Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры

Известие поразило сенатора. Он побледнел, не произнося ни слова, ухватился за скамью кончиками пальцев.

— Что ты намерен предпринять? — спросил он очень тихо у консула.

— Прежде всего договориться с Цезарем. Завтра я расскажу обо всем в сенате. Всем четырем городским когортам приказано удвоить обычные посты. Мои люди внимательно следят за Катилиной и его сообщниками.

— А кто поведет консульское войско в случае войны? — спросил Катон. — Ведь Гай Антоний Гибрида, наш второй консул, друг Катилины. Он не выступит против него.

Цицерон довольно улыбнулся.

— Я предусмотрел и это. Когда несколько дней тому назад я выступил в народном собрании, друзья были недовольны моим решением, отметив лишь, что я произнес великолепную речь. Я специально отказался от Македонии в пользу Антония. Серебряные рудники Македонии слишком большая добыча, чтобы ею так просто рисковать. Антоний согласился возглавить войско против Катилины. Конечно, я не доверяю ему до конца, и у него в лагере будут мои люди, которые проследят за всеми действиями консула, докладывая мне о каждом его шаге.

— Нужно послать к нему легатом [46] Легат — командир легиона. Марка Петрея. Я его давно знаю. Это старый сулланский ветеран, человек мужественный и отважный, — предложил Катон.

— Согласен, — наклонил голову консул, — кроме того, во всех четырнадцати округах Рима, по всем двумстам шестидесяти пяти кварталам города я разослал своих людей, агентов, вольноотпущенников, рабов, торговцев. Я уже послал известие Помпею, чтобы часть его сил спешно выступила из Сирии. И теперь мы будем ждать. Один неверный шаг Катилины, и я сразу приму меры.

Цицерон поднял руку, сжатую в кулак.

— Нужно будет так наказать виновных, чтобы это надолго отбило у всех желающих саму мысль о возможности диктата. Времена Мария и Суллы давно прошли.

Катон молчал, он понимал, что Цицерон как опытный политик готовит неопровержимые доказательства, изобличающие Катилину и его людей, для последующего процесса над ними.

— А Цезарь нам нужен в противовес Катилине. Пусть он не поддерживает нас, но пусть и не оказывает содействия катилинариям.

В глазах консула сенатор увидел твердую веру в конечный успех. «Видимо, Цезарь действительно необходим в этот момент, — с отвращением подумал Катон, — кто первый сумеет договориться с ним, а затем нанести удар, тот и победит. И если Цицерон опоздает, то ему уже не суждено увидеть календы следующего года. Завтрашнее заседание сената может многое прояснить. Консул не имеет права ошибаться. Речь идет не только о судьбе государства. Цицерон будет спасать и собственную жизнь. А значит, он будет вдвойне осторожен. И все-таки гражданская война». Вспомнив слова Цицерона, Катон внутренне содрогнулся.

— Великие боги, спасите нас от самих себя, — неслышно прошептал он.

Пока в курии Гостилия шла оживленная беседа между Цицероном и Катоном, на противоположной стороне Палатина, на улице Субуры, быстро двигался человек, о котором с такой ненавистью и подозрением говорил Марк Порций Катон. Цезарь, очевидно, очень спешил, даже не останавливаясь побеседовать с встречающимися знакомыми и друзьями. Ограничиваясь коротким дружеским кивком, он шагал дальше.

В «Вечном городе» хорошо знали верховного понтифика, чья неслыханная щедрость и многочисленные любовные связи были постоянной темой сплетен и разговоров. Слухи о поведении выдающегося человека, его интимной жизни всегда волнуют толпу больше, чем даже деяния самой личности. Так уж устроен средний человек. Ничто не волнует так толпу, как низвержение бывших авторитетов, доказывающее всем истину, что человек слаб и ничтожен. Ничтожеству не страшно находиться в толпе себе подобных. А падение бывшего величия, развенчание триумфаторов служат своеобразным бальзамом для душ слабых и ничтожных, радостно сознающих, что и великие мира сего подвержены слабостям, страстям и сомнениям и, как обычные люди, имеют недостатки и порочные наклонности.

Цезарь знал это и поэтому всегда с улыбкой выслушивал все сплетни и пересуды о своем поведении. Он неистово верил в успех сильной личности и преклонение толпы перед таким человеком. Люди прощают все только тому, кто становится их кумиром, предметом их обожания и преклонения. «Тому, кто сумеет обуздать и повести за собой к единой цели эту малоуправляемую толпу, — считал Цезарь, — сливаясь с ней в одно целое и становясь выразителем интересов этой разноликой массы людей».