Наталья Александрова - Волчья сотня

Конечно, Саенко скорее думал так, чем говорил, – высказывать вслух такие мысли о даме благородного происхождения он бы не посмел, но это, в конце концов, не так уж и важно.

– А что у тебя пропало-то, ваше благородие?

Борис махнул рукой и нехотя ответил:

– И говорить-то не хочется…

– Все ж таки… не тросточка ли, что у Аркадия Петровича прежде была?

– Тросточка, – удивленно ответил Борис, – а ты-то откуда знаешь?

– Да так… – ответил Саенко уклончиво, – видел как-то…

– Тросточка-то что, Бог бы с ней, а в тросточке-то картина была… – выдохнул Борис с отчаянием, – такая картина… за ту картину жизнью человеческой заплачено, да, может, и не одной.

– Картина? – переспросил Саенко, вытирая руки вышитым полотенцем. – А какая такая картина? Не эта ли? – Он шагнул с чистой половины на кухоньку, сунул руку по плечо в устье печи и вытащил оттуда валенок.

Наклонив валенок над столом, он вытряхнул на скатерть свернутый в трубку холст.

Борис, не веря своим глазам, развернул трубку.

«Поклонение волхвов» озарило комнату светом итальянского полдня.

– Саенко, дорогой ты мой! – Борис повернулся к ординарцу с глазами, полными благодарности. – Саенко! Не знаю прямо, что и сказать тебе. Ты ведь просто спас меня… Я бы, может, со стыда застрелился, что не уберег ее! Как же ты догадался? Как ты нашел ее? А у Софи, выходит, пустая трость осталась?

– Отчего же пустая? – рассудительно ответил довольный хохол. – Зачем же барыньку обижать, хоть и аферистка она первостатейная! Я туда другую картину положил, пущай любуется.

– Какую еще картину? – удивленно спросил Борис.

– Хорошую картину. В лавочке вчера купил, двугривенный отдал, промежду прочим. Дорогая картина, хорошая – «Как мыши кота хоронили».

– А когда же ты все успел?

– А вот когда обратно записку нес, тогда и в лавочку зашел, – объяснил расторопный Саенко. – А теперь давайте завтракать, а то яичница простынет.

Борис представил себе, как Софи развинчивает трость и вынимает оттуда дешевый лубок, хлопнул Саенко по плечу и расхохотался.

В ноябре девятнадцатого года морозы чередовались с оттепелями и частыми затяжными дождями. Победоносное наступление Белой армии захлебнулось, и начался медленный мучительный отход с непрерывными боями. Ведь день под унылым моросящим дождем шел бой, такой же как этот дождь, долгий и изматывающий, без решительной атаки и без надежды победить. Это утомляло и деморализовывало солдат и офицеров. Как только темнело, армия отрывалась от противника и отходила дальше на юг. Ночевали не раздеваясь, очень скученно, чтобы быстро собраться в случае внезапного нападения. Все это необычайно изнуряло людей и лошадей. Усталые солдаты, едва войдя в тепло, тут же засыпали, у них не было сил для того, чтобы накормить и расседлать лошадей, а ведь от их состояния зависела возможность двигаться дальше. Едва светало, появлялся противник, и снова завязывался бесконечный и нудный бой до темноты. И так день за днем, день за днем.

Иногда, в крайнем утомлении, батарея Алымова, с которой шел Борис, отставала от других, более подвижных, частей, и приходилось догонять их. На одном из ночных переходов в степи потеряли дорогу, нашли крестьянина-проводника. По ошибке или нарочно проводник привел их в деревню, занятую красными. Дошли уже до середины села, где в темноте размещалось по квартирам множество вооруженных людей. Возле колодца солдаты поили лошадей.

– Товарищ комиссар! – крикнул один из солдат подъехавшему к колодцу всаднику. – Наши на том конце расквартировались.

Алымов, поняв, в какую ловушку они попали, не растерялся, развернул батарею и приказал шагом выходить из деревни и отойти от нее подальше, прежде чем перейти на рысь. К счастью, было уже темно. Когда на деревенской улице с кем-нибудь из артиллеристов заговаривали красные, офицеры задирали плечо, чтобы те не увидели погоны. Несмотря на холод, все были в поту. Однако красные ничего не заметили, стрельбы не было.

С середины декабря установились жестокие морозы почти без снега. Дороги замерзли, грязи не было, шли как по паркету. Отступление стало непрерывным, бои прекратились, началось настоящее безостановочное бегство. Останавливались только два раза в сутки, чтобы накормить лошадей. Спали на ходу. От холода, усталости и лунного света у людей начались галлюцинации. Однажды ночью в рыхлом снегу, разбитом копытами тысяч лошадей, Борис увидел бесчисленные охапки белых роз. Он ехал, покачиваясь в седле, борясь с дремотой, и думал о том, что ждет их всех. Это отступление – закончится ли оно когда-нибудь, или Белая армия, отступая шаг за шагом, день за днем, оставляя позади один за другим города и села, покинет Россию навсегда, уйдет на чужбину и растворится, исчезнет без следа среди чуждых народов, словно ее никогда не было, словно не было героизма и предательства, самоотверженности солдат и офицеров, генеральских амбиций, словно не было попытки спасти Родину – Родину, которая не захотела понять и принять своих спасителей, Родину, которая дарит им на прощание охапки призрачных лунных роз, Родину, которую каждый их них бесконечно любит и прощает ей все…