Сара Дюнан - Жизнь венецианского карлика

В районе Арсенала, куда ходить запрещается, но про который распространяются сотни разных рассказов, по слухам, есть большой канал, а по обеим сторонам от него — склады, где трудятся сотни рабочих. Когда приходит пора спускать корабль на воду, его медленно ведут по этому открытому портовому бассейну, и по ходу на палубу и через окошки грузятся всевозможные снасти и товары — такелаж, ступки, порох, оружие, весла, песочные часы, компасы, карты и провизию, все вплоть до свежего хлеба и бочек с вином. Так за один-единственный рабочий день, начиная с первого удара Марангоны и до последнего, снаряжается в море большое венецианское судно. Иногда, глядя, как снаряжается моя госпожа, мне хочется сравнить ее с таким кораблем. Дело у нас, конечно, более скромное, но по-своему мы ведь тоже готовимся к плаванию, и каждый из нас трудится не меньше портовых рабочих.

А наш дом… да, он хорош. Не на самом Большом канале, но недалеко — в квартале Сан-Поло. Он выходит окнами на боковой канал, проходящий между кампо Сан-Тома и кампо Сан-Панталон. Наш пъяно-нобиле омывается утренним солнцем, зато там прохладнее летними вечерами, когда нам выпадает много работы, а из окна открывается вид на искрящуюся воду, и мы избавлены от близкого соседства любопытных, готовых сунуть нос в чужие дела.

Наш портего просторен и изящен, стены его увешаны лучшими из подержанных гобеленов, шелковых и кожаных портьер, а в комнате моей госпожи за занавесками с прожилками из золотых нитей скрывается встроенная кровать орехового дерева, застланная белым и хрустким, будто свежий сугроб, бельем. В течение первых нескольких месяцев этот предмет мебели находился в единоличном пользовании нашего торговца мылом, в чьей компании моя госпожа также читала стихи (к сожалению, чаще всего его собственного сочинения) и время от времени устраивала званые вечера для ученых людей и купцов, на которых все вели беседы о литературе, об искусстве и о деньгах. Здравый смысл подсказывал, что, обретая все более прочную репутацию, она должна расширять и круг поклонников, ибо исключительность всегда порождает соперничество, а сама природа вожделения переменчива, и со временем даже толстосумы отчаливают домой. Глядя на приток новых поклонников, Тревизо поначалу от ревности воспылал еще большей страстью, а потом сделался столь же неверным, как и его шаткие рифмы; но к тому времени, когда они с Фьямметтой окончательно расстались, мы уже обрели других надежных покровителей.

Помимо Габриэллы (миловидной юной девушки с Торчел-ло, вдобавок ко всем ее достоинствам еще и не манерной) у нас в доме живут теперь Марчелло, наш гондольер-сарацин, и повар Мауро, который, точь-в-точь как Бальдассаре, чем больше ворчит, тем вкуснее готовит.

Мы с ним ежедневно отправляемся на Риальто, и это я почитаю одним из своих величайших удовольствий, ибо в Венеции, где порядочные женщины сидят взаперти, покупки делают мужчины, и на меня возложена обязанность ходить на рынок. По утрам на рынке иногда бывает отчаянная толчея, но могучее телосложение Мауро и мой кошелек спасают нас от давки. Лавочники хорошо знают нас и приберегают для нас лучшие куски мяса и превосходную рыбу, ведь наша кухня славится вкусными блюдами, едва ли не соперничающими с талантами моей госпожи. «Синьор Бучино!» — окликают меня торговцы; они обращаются со мной вежливо, с почти преувеличенным почтением, иногда усаживаются передо мной на корточки, чтобы показать, как красиво блещет чешуей рыба, которую отложили они специально для меня. Я не против их притворства. Уж лучше мягкая насмешка, чем оскорбления или равнодушие.

Этот рыбный рынок сам по себе — отдельное венецианское чудо. Он располагается на краю канала, под высокой лоджией с водостоками, устроенными под решетками в каменном полу, поэтому даже в самую страшную жару рыбу там сохраняют влажной и прохладной. Я видел здесь такие толстенные куски океанской рыбы с чешуйчатыми хвостами, что можно подумать, рыбаки отрезали их от русалочьих тел прямо по талии. А когда богачи уходят, то и для бедняков, жмущихся по краям, остается пожива, и они в любой миг готовы схватить или потроха, или отрезанные рыбьи головы, что сбрасывают в воду. Впрочем, нищим порой приходится драться за добычу с чайками, совершающими налеты на сушу; птицы эти величиной с откормленных младенцев (и вдвое горластее), с острыми, как кованые гвозди, клювами. При приближении к Сан-Марко их скрипучие крики слышны повсюду, и мне не раз случалось видеть сенаторов, перепачканных птичьим пометом — чайки на лету избавляются от остатков вчерашней трапезы, освобождая место для сегодняшней.