Сара Дюнан - Жизнь венецианского карлика

Но, странное дело, не везде чувствовался ужас. Или, скорее, ужас не чувствовался именно потому, что происходили странные вещи. Кое-где даже казалось, будто все это — некий дикарский карнавал. По соседству с Ватиканом, в квартале, где теперь хозяйничали немцы, на улицах было полно людей, одетых самым причудливым образом. Для меня осталось загадкой, как захватчики теперь отличают своих от чужих, ведь многие из них уже нарядились в одежды своих жертв. Я видел этих подлых людишек, утопавших в бархате и мехах, а дула их ружей, нацеленные вверх, были унизаны драгоценными браслетами. Но самое удивительное зрелище являли, конечно, жены и дети немцев. О женщинах, что обычно следуют за армиями наемников, складываются легенды: они живут, словно кошки, согреваясь теплом бивуачных костров. Но эти женщины были совсем другими. Это были лютеранки — еретички-гарпии, воспламеняемые и войной и Богом, а их дети, зачатые и вскормленные в скитаниях, были, как их родители, худыми и выносливыми, с грубыми, будто вырубленными топором, чертами лица. Расшитые жемчугами платья и бархатные юбки болтались на их тощих телах, будто палатки, отделанные каменьями гребни сверкали в жидких грязных волосах, а длинные шлейфы из бесценного шелка, волочившиеся по земле и впитывавшие кровавую грязь, быстро превращались в тряпки. Передо мной словно предстало воинство злых духов, с плясками вырвавшееся из чрева ада.

Для мужчин самым желанным трофеем стали церковные облачения. Мне попалось несколько «кардиналов», таскавшихся по улицам в огненно-красных мантиях, в шапочках, нахлобученных задом наперед, с огромными кувшинами вина в руках. Однако никому в голову не пришло рядиться простыми священниками, даже в условиях хаоса иерархия не теряет значения, а их рясы смотрятся небогато. Еретики, хоть и славились тем, что в любой роскоши усматривали происки дьявола, оказались не менее алчными, чем все остальные, когда выяснилось, что соблазнительный блеск исходит от настоящего золота. В то утро никто не втаптывал в грязь ни богато украшенных потиров, ни усеянных каменьями дароносиц. Зато сточные канавы были доверху забиты обломками деревянных статуй Мадонны и Иисуса — их было уничтожено столько, что гильдии ваятелей хватило работы на полвека. А еще там валялись мощи. Если нет веры, то ребро святого Антония или палец святой Екатерины — всего-навсего пожелтевшая старая косточка, и в то утро улицы Рима были усеяны частицами святителей, а ведь еще вчера паломники готовы были пуститься в путь длиною в пятьсот миль, лишь бы только поцеловать их или помолиться над ними. Если эти частицы и являли какие-либо чудеса в канавах, то я об этом никогда не слыхал. Впрочем, довольно скоро церковь заговорит о чудесах, сообщая о повторном обретении мощей, и усыпальницы с мощами будут открываться одна за другой, точно купеческие лавочки, — с такой быстротой, что, готов поклясться, очередной волне легковерных пилигримов придется отсчитывать свои кровные скудо, чтобы посмотреть на то, что некогда было, возможно, бедренной костью торговца рыбой или пальцем гулящей девки.

Дом нашего кардинала считался в Риме одним из прекраснейших. Моя госпожа вот уже несколько лет была его возлюбленной, а он хранил ей верность, будто примерный семьянин — законной жене. Это был умный человек, почетный член ближнего круга Папы Климента VII, в равной мере прелат и политик, и до последнего продолжал подыгрывать обеим сторонам: поддерживал Папу в его борьбе за власть и в то же время обосновывал правоту императора. Уравновешенность его взглядов была хорошо известна, и теоретически она должна была бы спасти ему жизнь. Теоретически…

У входа в его палаццо стояло двое солдат с ружьями. Я подошел к ним, пританцовывая и ухмыляясь, словно человек, одинаково увечный и телом и умом. Один из стражей вытаращил глаза и легонько ткнул меня штыком. Я заверещал — это всегда веселит вооруженных мужей, — а потом раскрыл рот пошире, запустил туда два пальца, вытащил маленький блестящий рубин и положил его на ладонь. Затем спросил, можно ли повидаться с кардиналом. Сначала на ломаном немецком, потом на испанском. В ответ один из солдат изрыгнул нечто нечленораздельное, а затем вцепился в меня и силой заставил разжать челюсти. Однако, увидев, что прячется внутри, он быстро отпустил меня. Я снова проделал то же упражнение, и рядом с первым камушком улегся второй. Я повторил свою просьбу. Каждый взял по камушку, и меня пропустили.