К. Сэнсом - Седьмая чаша

— Что же случилось с Тапхольмом? — спросил Барак.

— Уилф был странным парнем, — стал рассказывать Гиб. — Он всегда был сварлив, в скверном настроении, и казалось, что ему нравится жить в одиночестве в самом дальнем доме. Мы видели его только на рынке. Пару лет назад он вдруг стал ревностным протестантом и твердил на каждом углу, что вот-вот наступит конец света, на людей обрушится чума, землетрясения и придет Христос, чтобы судить всех нас. Он говорил о радости спасения души, причем говорил с самодовольством, словно втайне радуясь тому, что сам он спасен, а остальные бедные коттеры — нет. Он ходил на тот берег реки, в какую-то протестантскую церковь. Но вы же знаете, как бывает с деревенщиной: у них все быстро заканчивается. Прошлой осенью он закрутил с этой… Елизаветой Уэльской, и она переехала к нему. Они напивались и начинали ругаться, как я уже сказал. Потом Уилф выгнал эту бабу и запил. Его часто можно было видеть, когда он, пьяный, шатался по здешним тропинкам. А затем он пропал. Сосед видел, что его дом долго стоял запертым, и решил, что Уилф подался в иные края. «Возьму-ка я его землю, пока она снова не превратилась в болото», — подумал он, взломал ставень и заглянул внутрь. Позже он рассказывал, что запах, которым шибануло оттуда, едва не свалил его с ног.

Лицо Гиба было мрачным.

— Уилф лежал на полу — связанный и мертвый. Рот заткнут кляпом. Видевшие труп говорили, что на его вытаращенные от ужаса глаза было страшно смотреть. Кто-то изрезал его ножом, связал и бросил. На бедре была огромная гноящаяся рана, в которой кишели черви. От чего он умер — то ли от раны на ноге, то ли от голода, то ли от холода, — так никто и не узнал.

Мы молчали. Эта смерть была похуже, чем та, которая постигла Роджера. Тапхольм умирал долго и мучительно.

— Если у него началась гангрена, возможно, она его и убила, — предположил Барак.

— Эта потаскуха заслуживает петли, — с неожиданной злостью заявил Гиб.

Я посмотрел на Барака, и тот слегка мотнул головой. Как бы ужасна ни была смерть коттера, она ничем не напоминала убийства Роджера и доктора Гарнея.

Мы прошли по тропинке, уходившей вбок от основной дороги, и она привела нас к одиноко стоявшей избушке — столь же убогой, как и все остальные. Ставни были закрыты, а на двери висел тяжелый замок. Один ставень был расщеплен в самом низу, там, где сосед взломал его. Гиб посмотрел на дом и быстро перекрестился.

— Сейчас принесу ключ. Он у соседа. Я быстро.

Гиб пошел обратно к главной дороге, и вскоре заросли камыша скрыли его. Я окинул взглядом огород. Тот уже начал зарастать, и на грядках уверенно лезли вверх сорняки.

— Это тупик, — проговорил Барак.

— Похоже на то. И все же…

— Что?

— Гиб описал огромную язву. Мне знакома эта фраза или похожая на нее. В последнее время люди часто произносят фразы, которые я каким-то образом знаю. Казначей Роуленд сказал про фонтан крови; человек, который нашел доктора Гарнея, тоже упомянул воду, превратившуюся в кровь.

— Нам и без этих шарад есть о чем беспокоиться, — раздраженно ответил Барак. — Послушайте, давайте скажем Гибу, когда он вернется, что нам нет нужды заходить в дом. И без того ясно, что коттера, разозлившись, убила валлийка.

— Чтобы так убить, нужно очень сильно разозлиться.

Гиб вернулся через несколько минут.

— Пит Ламмас дал мне ключ. Коронер велел ему присматривать за домом. Сам он, правда, не хочет снова туда заходить.

Гиб помолчал.

— Послушайте, сэр, я, пожалуй, тоже туда не пойду. С меня довольно рассказов о том, как там все было. Могу я оставить вас здесь, а вы потом принесете мне ключ?

— Хорошо, — согласился я.

Гиб отдал ключ Бараку, поклонился и ушел. Я все еще был погружен в раздумья. Эти фразы не выходили у меня из головы.

— Дверь прикажете открывать мне? — с нескрываемым сарказмом осведомился Барак.

Не дождавшись ответа, он отпер замок и толкнул дверь. Открываясь, она скребла по земляному полу. Мы, не сговариваясь, отшатнулись, поскольку на нас дохнуло вонью, которая обычно стоит в мясницких лавках, смешанной с запахом пота и грязи. Изнутри доносилось жужжание, словно там вился огромный рой мух.

— Иисусе! — выдохнул Барак.

Мы боязливо ступили в темные внутренности лачуги. Я разглядел очертания стульев, стола и чего-то, что напоминало кучи мусора, наваленные на полу. Несмотря на погоду, здесь было видимо-невидимо мясных мух, вялых из-за холода. Мы то и дело отгоняли их от своих лиц. Барак прошел к ставням и открыл их.