Жан-Мишель Риу - Тайна Шампольона

Весь день ужасные мамелюки старались разбить французские каре. Четыре тысячи их всадников атаковали, наши мушкеты стреляли, а артиллерия принимала от них эстафету.

Воспламененный порох создавал неслыханную жару, наши позиции трещали по швам, но держались. Разъяренная волна разбивалась у ног французов, стонала и откатывалась назад.

Но вскоре вновь собиралась с силами и по приказу Мурад-бея вновь шла на нас. Оставалось только сплотить ряды, перезарядить оружие и ждать. Затем — спокойно выбрать очередную жертву и прицелиться. Просто хорошенько прицелиться.

Стук копыт оглушал, земля под ногами дрожала, поднятая пыль смешивалась с потом, и темная жижа заливала глаза.

Взаимная ненависть была очень сильна и легко читалась на лицах тех, кто напротив тебя. И опять стрельба. И разбивалась очередная волна. Сам Мурад-бей был ранен и покинул поле боя. Ибрагим-бей бежал со всеми своими сокровищами.

Мамелюки были разгромлены. Каир сдался французам.

Битва при Пирамидах, насколько я знаю, мало известна. А ведь этот день, когда «сорок веков истории» смотрели на французскую армию, был для ее главнокомандующего намного важнее, чем просто военная победа. В тот день Бонапарт впервые испытал головокружение от Египта. Здесь, у подножия пирамид, его мечта начала осуществляться. Откуда я знаю? Он сам не замедлил мне в этом признаться.

25 июля, когда мы уже несколько дней занимали Каир, он приказал мне явиться.

— Ну, что скажете, господин Спаг?

— О чем вы меня спрашиваете? О сражении, о вашем триумфе, о нашем вступлении в Каир?

— Давайте начнем с Каира…

— У меня почти не было времени оценить его базары. Если я и бегаю по улицам, то не поднимая носа. Меня волнует только учреждение Института, который позволит ученым побыстрее приняться за работу. Что еще вы хотите услышать о Каире?

— Признайтесь, он вас пленил?

— Я учусь ориентироваться в лабиринте узких улиц, темных и зловонных. Форжюри мне посоветовал отмечать маршрут по разрушенным домам…

— Пусть вас сопровождает один из погонщиков мулов.

Они предлагают ходить по Каиру ночью. Идут пешком и перед вами, размахивая длинной палкой с масляной лампой на конце.

— Приключение, равносильное самоубийству…

— Знаете, ночью тени стираются, и вдруг появляются детали, — продолжал Бонапарт. — То какой-то балкон, украшенный арабесками… Или свежесть фонтана, скрытого в саду за высокими стенами… Чувственный вздох невидимой женщины из-за мушараби… [71] Мушараби — род легкого деревянного решетчатого балкона или фонаря, которым на Востоке загораживают окна, выходящие на улицу. Именно так Восток начинает открываться пришельцу.

— Мушараби?

— Восточные окна устроены так, чтобы иметь возможность видеть и при этом оставаться незамеченным. Женщины скрываются за ними. Надо вам это показать, Морган де Спаг! Надо обучать вас Востоку! В противном случае вы не сможете выполнить миссию, которую я намереваюсь вам поручить.

— О чем идет речь? — взволнованно прошептал я.

— Я решил поставить вас при совете, который будет руководить городом Каиром. Вы будете там в качестве комиссара Республики. Нам понадобится создать такие же советы во всех провинциях Египта. Задача сия чрезвычайно сложна, и я этому рад. Я хочу переделать эту страну и создать в ней такое положение, которое уже нельзя будет обратить вспять. Я хочу закрепиться в Египте.

— А не слишком ли быстро все идет?

— Надо пользоваться тем, что мы сейчас имеем. Народ Каира вроде бы спокоен. Он нас боится, а значит, он нам повинуется, и я уже сообщил ему, что уважаю религию Пророка.

— Ежедневные казни десятка человек — это, без всякого сомнения, способствует покорности каирцев. Но я удивляюсь, как вы могли только что советовать мне передвигаться ночью на осле с какой-то палкой и масляной лампой…

— Страх не избавляет от опасности. Будьте храбрецом, Морган де Спаг. Вспомните, какую триумфальную встречу устроила улица победителю при Пирамидах. Когда мы вошли в город, толпа спешила нас приветствовать и единодушно кричала: «Повелитель Огня»!

Бонапарт радовался этому прозвищу — появилось оно в результате мощного огня наших пушек. В прозвище этом он видел знак восхищенного подчинения.

— Не полагаете ли вы, что самое трудное только начинается? — спросил я.

Лицо его стало серьезным, кожа побледнела еще больше, и мне показалось, что его тело перестало выдерживать вес сюртука, с которым он никогда не расставался.