Казимеж Блахий - Ночное следствие

Потом она родила сына, которого назвали Иоганном и нарекли уже онемеченной фамилией — Кольбатц, даже не Kolbatz, а Colbatz. Я хочу заметить, что Матеушу тогда шел девятнадцатый год, и он на средства своей любовницы, а позже жены окончил немецкую школу при монастыре ордена «Серых братьев». И так записано в его свидетельстве: «Матеус Кольбатц из поморских славян считает и пишет изрядно, равно и немецкую речь знает отменно, к великому удовольствию всех отцов учителей, которые на средства Анны Хартман, купчихи, его двенадцать месяцев под своей опекой держали».

Тот, второй, слева — Иоганн Кольбатц. Еще не «фон», еще не барон, но уже господин! Кружева фламандские, стилет итальянский, башмаки из шкуры лося — такие как раз тогда носили в Англии. Наверное, он купил их там во время своего первого путешествия, в которое его снарядил отец.

…Скрежещущий протяжный звук. Я едва могу поднять голову: под веками словно песок насыпан. Снова скрежещущий звук! А, это доктор Бакула провел ногтем по позолоченной раме портрета Иоганна Кольбатца, сына Анны Хартман и Матеуша из Колбача…

Открывается дверь, и тихо входит поручик Домбал. Бакула — я это вижу — не сводит глаз с рук офицера, который передает мне бумажный сверток и удаляется, не сказав ни слова. Сквозь бумагу можно прощупать несколько маленьких ключиков.

— Что-нибудь уже известно? — спрашивает Бакула. Он все еще стоит у портрета, опершись о раму, а его пальцы выбивают на ней нервную дробь.

— Нет, пан доктор, еще ничего не известно, — говорю я спокойно и знаю, что Бакула мне не верит. Он отдергивает руку от портрета, словно обжегшись, и отряхивает несуществующую пыль с лацканов своего пиджака. Хранитель сконфужен как мальчик, которого застали за подслушиванием разговора взрослых.

— Прошу вас рассказывать дальше, доктор. Значит, Матеуш Колбач послал своего сына в Англию. Яна или Иоганна, если не ошибаюсь? Зачем?

— Вы спрашиваете, зачем? Этого никто точно не знает. Сведения можно почерпнуть из бумаг тогдашнего бургомистра Стоппельберга, того самого, который позднее написал письмо Мартину Лютеру.

Вы, возможно, помните из истории, что тогда сельдь везли в Польшу в огромном количестве. И соль, и коренья, и оружие. Везли с запада. Шляхта расплачивалась зерном, которого не хватало в Скандинавии. И привилегиями, на которые в Польше «золотого века» не скупились. Именно тогда Матеуш выклянчил в Вавеле право на беспошлинную добычу соли в Величе, которую при польском дворе употреблять не желали, ибо она была «слишком грубой». Предпочитали французскую, из Байе. Таким образом, Матеуш поставлял полякам французскую соль, а величковскую продавал пруссакам, которые, видимо, имели не столь нежные желудки, как поляки. Сам он, я хочу это подчеркнуть, сам он никуда не ездил, все дела вел через агентов. Видимо, поездка его сына в Англию должна была явиться первым рейдом торгового дома «Кольбатц и сыновья» за миллионами. Деньги, необходимые для путешествия, заняли у Мантейфелей.

Да, ведь вы не знаете, кто такие Мантейфели. Есть две линии — курляндская или балтийская: Шеге-Мантейфель и еще поморская, которая берет начало от Хассо Мантейфеля. На их гербе черный гриф и два перекрещенных кинжала. Они промышляли разбоем по всему балтийскому побережью. Есть сведения, хотя и не проверенные, что Хассо Мантейфель установил под Ревелем маяк, который указывал ложный путь на Свиноуйсте. Корабли вместо канала попадали на скалы, а по тогдашнему закону все, что можно было найти на берегу, принадлежало нашедшему. Таким образом, Мантейфель собирал по берегу остатки разбитых кораблей и их грузов и скупал княжеские земли, И как раз у него, у старого Хассо, занял пять тысяч талеров Матеуш Колбач. Именно так началась кровавая драма.

Если бы можно было собрать все документы и свидетельства, то, вероятно, удалось бы установить истину. То ли действительно Иоганн приказал своему сыну Шимону прирезать старого Хассо Мантейфеля, то ли сделал это сам, то ли Хассо просто утонул с перепоя, как раз в ту ночь, когда умирал Матеуш.

Анна три недели не отходила от постели мужа ни на шаг, сидела рядом как прикованная. Она знала, что старика — хотя он и не был еще очень старым — ничто уже не спасет. У него была язва. Анна не разрешила помогать ей ни сыну Иоганну, ни внукам — Шимону и Якубу. Это все происходило на Паненской улице, уже в новом доме, который сохранился и по сей день и где сейчас находится ветеринарный техникум. Старик лежал на втором этаже. Наверное, перед смертью ему мерещился мост, освещенный факелами, и корабельные мачты…