Казимеж Блахий - Ночное следствие

Пан капитан, несколько часов тому назад вы довольно ехидно заметили, что стечение обстоятельств было до странного удачным: кладбище рядом, гроб в подвале, недоставало только покойника. Вы сказали что-то в этом роде. Но гроб действительно находился здесь. Очень старый гроб, из черного дерева, окованный железом, с гербовыми эмблемами и стилизованной буквой «К».

Этот гроб бережно хранил Герман Фрич. Хранил его больше сорока лет. Для себя.

Вот и все, что я могу вам сообщить.

— Проверим… — говорит Домбал, усмехаясь.

Тихо. Мы долго молчим.

Доктор Бакула постепенно обретает более или менее нормальное самочувствие. Он говорил с большим волнением. Его лицо покрылось красными пятнами. Теперь оно уже стало совсем бледным, только все еще еле заметно подрагивают брови, красивые, почти женские. Бакула пытается улыбнуться, но улыбка странно выглядит на его лице и кажется жалкой.

Оба мои коллеги не стараются сдерживать своего изумления. Особенно Куницки. Он снимает роговые очки и близоруким взором окидывает доктора Бакулу с головы до ног. «Фантастика… Прямо-таки фантастика…» — бормочет врач и протягивает к Бакуле руки, словно хочет его обнять.

— Послушайте! — не выдерживает, наконец, Куницки. — Но ведь это же колоссальная история! Мало сказать, колоссальная, просто сенсация! Первый раз за всю мою двадцатилетнюю практику я сталкиваюсь с тем, что покойник…

— Прошу меня извинить, доктор Куницки! — Я вскакиваю с места. Бакула смотрит на врача с тревожным напряжением, привстает в кресле. Я пытаюсь его успокоить, положив руку на плечо. — Сядьте, пожалуйста, доктор. Мой коллега Куницки прекрасный специалист по части судебной медицины, но ему не так уж часто приходится принимать непосредственное участие в следствии. Отсюда и его реакция. Я очень благодарен вам за откровенное признание. Ваш рассказ действительно был очень любопытным. Однако придется еще раз вас побеспокоить и задать вам несколько вопросов.

Бакула продолжает подозрительно поглядывать на доктора Куницки. Ему, конечно, не терпится узнать, какую именно сенсацию открыл врач в его рассказе. Но Домбал торопит его:

— Ну давайте, давайте… Не будем терять времени, Бакула.

И одним этим словом, этим «Бакула», без научного титула, даже без общепринятого «пан», он уже квалифицировал его как обвиняемого. Потому что Домбал признает только конкретные ситуации, условности не имеют для него ни малейшего значения.

— Я слушаю вас, — серьезно отвечает доктор Бакула.

— В котором часу вы поставили пластинку с прелюдией Рахманинова? Помните?

— В восемь. Может быть, без нескольких минут восемь.

— Хорошо. Я попрошу вас, чтобы вы — хотя это, возможно, и будет для вас неприятно — воспроизвели ситуацию на лестнице.

Бакула согласен. Выходит первым, не оглядываясь на нас. Домбал щурит глаза, как пойнтер на потяжке, учуявший дичь. В коридоре еле теплится тусклая лампочка, и в ее мертвом свете наши гигантские тени движутся по стенам, как стадо плезиозавров. Куницки что-то шепчет Домбалу и остается. Я вижу его насквозь. Месяца через два, когда газеты будут писать о процессе, он за кофе с нарочито равнодушным видом скажет своим приятелям: «Я был при этом. Вскрытие трупа не дало ничего интересного».

Комната со стульями, маленькие дверки в стене, наконец, коридорчик. Мы зажигаем две большие переносные лампы, которые в тесном туннеле вспыхивают с яркостью юпитеров.

— Прошу вас, доктор… Поручик Домбал сыграет роль вашей жертвы. Домбал, трость…

Домбал становится на лестнице, почти у самого входа в башню. Взвешивает на руке тяжелую старинную трость.

— Это могло произойти в данном месте, доктор? — спрашиваю я. — Трость имеет в длину метр и пятнадцать сантиметров. Другими словами, вы должны были стоять именно на таком расстоянии от Кольбатца по горизонтали. Но вы заявили, что Кольбатц упал на лестнице головой вниз. Да? Хорошо… Значит, в тот момент, когда вы схватили трость, вы находились несколько ближе к нему, а он ступени на две выше вас. Иначе бы не получилось.

— Не знаю. Было совсем темно, и меня охватил ужас…

— Понимаю. Вы не могли не испугаться. Домбал, начинаем!

Домбал делает выпад вперед. Бакула стоит неподвижно. Его глаза широко распахнуты. Домбал громко смеется, а мне становится не по себе. Просто не по себе. Бакуле надо помочь. Иначе наш ученый специалист в области средневекового искусства, пожалуй, потеряет рассудок еще до того момента, когда, наконец, взойдет солнце.