Стивен Сейлор - Загадка Катилины

Руф улыбнулся.

— У авгура, представляющего здесь самого верховного понтифика, есть кое-какие привилегии. Допустим, я могу с помощью некоторых снадобий насылать забывчивость. И вы никогда не существовали. Никаких пленников не было. Все сторонники Катилины погибли в бою. Так я скажу Сенату, гонцу, и так запишут историки в своих книгах. Вам повезло, не потому, что вы остались в живых, а потому, что вы оказались вместе. Фортуна улыбнулась тебе, Гордиан.

— Я молю, чтобы она и дальше находилась в приятном расположении духа, — сказал я, беспокоясь о том, что сейчас происходит в поместье.

Никто не обратил на нас особого внимания, когда мы проскакали по переулкам лагеря, между палаток и костров. Среди воинов преобладало дурное настроение духа, но были заметны и признаки анархии, как это и бывает всегда после битвы, когда опасность уже позади. Люди пили вино, обсуждали сражение, играли в кости, делили добычу, снятую с мертвых.

Мы проехали мимо палатки полководца. Интересно, Антоний до сих пор страдает от подагры? Улыбка замерла у меня на устах, когда я увидел, какие трофеи развешаны на шестах возле палатки. Метон их тоже увидел — и яростно заскрежетал зубами.

Теперь я понял, что имел в виду Руф, когда сказал, что у меня есть еще возможность увидеть лицо Катилины.

Победители сохранили его голову, чтобы принести в Сенат и доказать его поражение. Чтобы больше не боялись те, кому не давал покоя страх от его присутствия на земле. Чтобы его сторонники впали в отчаяние. Чтобы устрашить тех, кто намеревался пойти по его стопам. «Я вижу два тела, одно худое и изможденное, но с большой головой, другое без головы, но сильное и крепкое, — сказал он однажды Сенату. — Что страшного, если я вдруг стану головой для этого тела?» Теперь его голова висела на колу и никому была не нужна, тела не было. Высокомерная улыбка не отпугивала кружащихся вокруг нее мух.

Я едва проглотил комок в горле. Метон еле подавил рыдание, прорвавшееся сквозь его повязку. Мы задержались и в последний раз посмотрели на Катилину. Метон первым вздернул поводья и пустил лошадь галопом. Мы бешено проскакали мимо солдат, которые прокричали ругательства, и мимо рабов, которым пришлось поднять оброненный груз. И только далеко за пределами лагеря, среди голых холмов и под серым небом, Метон сбавил ход, словно пустынная местность немного утешила его.

Оказалось, что мрачный дух в провинциальных городках и селах нисколько не изменился с тех пор, как я ехал на север, ведь мы обгоняли новости о разгроме Катилины. У меня не было ни малейшего желания служить вестником, и поэтому во время стоянок я хранил молчание. А молчать было трудно, особенно тогда, когда какой-нибудь человек принимался хвалить Катилину, говоря, что «он еще покажет», или, напротив, отпускать шуточки по поводу девственной весталки. Я боялся, что Метон не выдержит и пустится в спор, повредив при этом свою рану, но он сохранял стоическое спокойствие истинного римлянина.

Утром того дня, когда мы уже проезжали хорошо знакомые места, настроение мое неожиданно приподнялось. Землю осветил яркий свет, сглаживая зимнюю остроту предметов. Я полными легкими вдыхал морозный, бодрящий воздух. Мы уже почти доехали до дома. Что было, то было, нужно продолжать жить. Конечно, оставался еще Минотавр, но я не думал, что за время моего отсутствия в поместье произошло что-то серьезное. По крайней мере, я ожидал, что хоронить безголовые трупы мне больше не придется.

Метон тоже радовался возвращению домой. Когда мы свернули с Кассиановой дороги, он пустился галопом, и я последовал его примеру. На крыше конюшни стоял раб. «Хорошо, — подумал я, — они продолжали стоять на страже, как я и приказывал». Узнав нас, он закричал во все горло: «Хозяин! И молодой Метон!»

Когда мы вели лошадей в конюшню, из дома вышел Экон. Я улыбнулся ему, но он мне не ответил тем же. Он, возможно, увидел повязку на Метоне, решил я, она-то и тревожит его. Но вот вслед за ним выбежала Вифания. Она еще не заметила Метона, но лицо ее покраснело от слез. Она пробежала мимо Экона, который ступал так, словно каждый шаг доставлял ему боль. Вифания так сильно вцепилась в мои руки, что я испугался, как бы не оторвались рукава моей туники.

— Диана! — крикнула она хриплым голосом. — Диана пропала!

На меня словно навалилась темная, плотная ночь.

— Пропала? — переспросил я. — Ты хочешь сказать, что…

— Ее нет нигде, — сказал Экон.