Андрей Марченко - Письмо никому

Скажем — орбиту. Да, определенно — «в орбиту». Вы ничего не хотите нам сказать?..

— Хочу, — согласилась учительница. — Я хочу увидеть ваши документы.

Замечательно, — подумал Антон, — а студенческий билет сойдет?..

Но Егор сделал вид, будто бы последней фразы не услышал.

— Скажите, а ничего странного, подозрительного с вами не происходило?

— Со мной странное и подозрительное происходит каждый день. И это мой сосед! Он подозревает всех! Я с ним сама становлюсь параноиком. Это ведь он вас наслал на меня?

Егор покачал головой:

— К вашему сведению мы не имеем ничего общего с вашими соседями. И это дело также не имеет.

— Мда?..

— Может быть, с вами недавно случались какие-то абстрактные нелепости?

— Послушайте! Я ненавижу этот холод, этот дурацкий город в две улицы, ненавижу эту работу, хотя и работаю неполный год! Этот сосед, эти ученики, которым только фиги коровам крутить. Дверь фломастером обрисуют, ручку зубной пастой обмажут! Напихают какие-то странные бумажки, вещи мне в почтовый ящик.

Учительница говорила громко, быстро, зло. Казалось еще немного — завизжит, закричит, но Егор уловил самое главное.

— Странные вещи? Какие, например?

Женщина вдруг успокоилась, посерьезнела:

— Да что могут эти малолетние преступники туда набросать? Чаще всего, конечно, презервативы, — последнее слово она произнесла как закоренелая старая дева, покраснев на какое-то мгновение. — Затем угрозы, вроде как банда собирается со мной расправиться. Потом карикатуры.

— А взглянуть можно?..

София Иосифовна посмотрела на них серьезно, строго, как невыспавшаяся, недовольная жизнью учительница смотрит на нерадивого ученика. И хотя Егор был старше ее, но от этого взгляда по спине пробежали мелкие и мерзкие мурашки.

— Может, все же покажете мне свои документы? — спросила она.

Егор улыбнулся печально и покачал головой:

— Мы принадлежим к таким секретным органам, что нам не положено открывать свое incognito.

Ну да, — про себя согласился Антон. — Орган настолько секретный, что мы сами не знаем, что в нем состоим.

— В таком случае, не смею вас задерживать. Думаю, вы не из органов, а из психушки. И вам самое время зайти к моему соседу. Если вы не санитары, то значит с ним родственные души.

Когда вышли из подъезда, Егор заключил:

— Жил да был человек-еж. Только колючки у него росли вовнутрь.

Затем сидели на лавочке. Задумчиво тянули купленное за углом пиво.

— Нет, ну в самом деле… Ну не мог же я ей в лоб сказать — а не приходила ли к вам шифровка?.. Глупости это…

Егор оправдывался, хотя Антон не говорил ни слова — сомнительно, что переговоры он провел бы лучше.

— Хотя, думаю, бумага у нее, — чуть остыв продолжил Егор. — Именно это и есть «странные вещи в почтовом ящике».

— Что будем делать? Еще один неподражаемый обыск в твоем исполнении?

— Не уверен…

— Почему?

— Патамушта! Потому что имеем дело с женщиной. Неизвестно, что у нее на уме. Может, эту бумагу она сбросила в унитаз. Может, она спрятала ее в школе, в тетради ученика, и по забывчивости раздаст шифровку вместе с контрольной. Или носит ее в сумочке, вшила в чашечку бюстгальтера…

— Поймать ее и обыскать? Обшмонать?..

Вероятно, где-то это даже принесло ему удовольствие, но Егор был категоричен:

— У Маршака даже есть книга по этому поводу «От трех до пяти». В смысле: лет тюрьмы общего режима.

— Не у Маршака, а у Чуковского.

— Вообще-то, будет не у Чуковского, не у Маршака, а у прокурора. Мои обыски хороши тем, что хозяева никогда не узнают, что я обыскал их.

Он подумал еще немного и кивнул:

— Пошли. Если остыну еще немного, то замерзну.

— Куда пойдем?..

— Эта барышня сама указала нам нужный путь. Сходим к ее полуумному соседу.

Старик не интересовался медициной и в отместку медицина совершенно не интересовалась им.

Даже карточки в местной поликлинике у него не имелось, и случись скоропостижная кончина, любопытному патологоанатому пришлось бы доставать свой инструментарий, стерилизовать его. Кстати, а отчего патологоанатомы стерилизуют свой инструментарий? Чтоб тот не размножался? Или чтоб не занести покойному инфекцию? Впрочем, оставим эти разговоры на случай, если кто-то где-то иногда у нас порой обедает.

Да и его полуумность была фактором субъективным и сомнительным, ибо мозг, особенно головной — предмет темный. А наука, что его изучает, — еще более темная.

Конечно, современный психиатр, вооруженный томами своих корифеев, определил бы у старика паранойю. Его же предшественник, начала конца первой половины прошлого столетия, наверняка бы вовсе не нашел у старика болезней, заявив что данный индивид просто бдительный и сознательный советский гражданин.