Юрий Кларов - Пять экспонатов из музея уголовного розыска [с иллюстрациями]

Василий Петрович взял в руки стопку бумаги, полистал. Кажется, рукопись была в полном порядке. Вот и чудесно. Но что это? Василий Петрович поспешно надел очки. Странно…

На одной из страниц мягким карандашом было отчёркнуто несколько строк.

«Подделывая для мебельного гарнитура палисандровое дерево, — прочёл Василий Петрович, — мастер, видимо, использовал так называемый „баварский рецепт“ — десять частей кассельской земли, четыре части соды, одна красного хромово-кислого кали и сто шестьдесят частей воды. А обычный перламутр он превращал в чёрный, держа его сутки в насыщенном растворе хлористого серебра в нашатырном спирте, а затем выставляя на солнце…»

Сбоку тем же карандашом корявым почерком, было написано: «Ха! Соды нужно не четыре части, а шесть. И перламутр для устойчивости окраски следует держать в растворе хотя бы двое суток».

Да, действительно, для окраски в чёрный цвет перламутр, видимо, следует держать в растворе не менее двух суток. Тут у него получилась накладка. И с палисандром, кажется, тоже. Василий Петрович перелистнул несколько страниц.

«Подделки под старинную бронзу»…

«…Для образования патины, которая, по мнению людей не сведущих в бронзе, является самым достоверным свидетельством многолетней истории того или иного бронзового изделия, Беспалов использовал старый и хорошо проверенный способ. Он смачивал части бронзовой инкрустации раствором нашатыря с винным камнем и азотнокислой медью. После этого правильно определить возраст инкрустации из бронзы мог только специалист».

Пометка тем же корявым почерком: «Так, да не так. Без добавки поваренной соли ни черта не выйдет».

Ещё несколько страниц.

«…Вместо слоновой кости использовалась порой обычная картошка, специально обработанная серной кислотой большой крепости. Этот простой и дешёвый способ имитации слоновой кости приобрёл в России большую популярность к середине XIX века».

И тут же: «Так то к середине XIX века, а Беспалов когда жил?»

Таких замечаний на полях рукописи было около двадцати. И следовало признать, что таинственный рецензент чаще всего оказывался прав. Но какая чудовищная неграмотность!

— Двадцать три орфографические ошибки, — сказал Василий Петрович.

— Что? — спросил зять.

— Да так, ничего. Ты, надеюсь, мою рукопись никому не давал?

— Как же я мог без вашего разрешения?

— Ну конечно, — кивнул Василий Петрович, — прости за дурацкий вопрос. Но, видишь ли, меня смутили вот эти замечания на полях. Получается, что вор читал рукопись. Понимаешь? И не только читал, но и, так сказать, рецензировал…

— Простите?

— Р-рецензировал, — слегка запнулся Василий Петрович.

Зять внимательно посмотрел на него.

Между тем Василий Петрович вновь стал листать свою рукопись, которая теперь его притягивала словно магнит.

«…Свежий дуб приобретает вид старого, ежели изготовленную из него мебель некоторое время держать в закрытом помещении, где стоят откупоренные склянки с нашатырным спиртом. Подобный же результат можно получить с помощью раствора асфальта в скипидаре».

— Папа, — не выдержала наконец дочь, — чем ты занимаешься? Я с уважением отношусь ко всем твоим увлечениям, но ведь всему есть предел. Ограблена квартира, а ты… Вместо того чтобы позвонить Усольцеву, ты вдруг занялся своей рукописью. Это же смешно! Ну что ты говоришь? Какой там вор-рецензент? Честное слово, смешно!

— Зачем горячиться? — сказал зять и повернулся к Василию Петровичу. — Если не возражаете, я подойду в милицию. За шубу и пальто не ручаюсь, а живопись, надо думать, разыщут. Левитан, Мане и Дега не ширпотреб. Как считаете, Василий Петрович?

Но Василий Петрович даже не повернул в его сторону голову. Он уже не видел ни зятя, ни дочери, ни своей квартиры и ничего не слышал, кроме безутешных рыданий фаворитки французского короля Людовика XIV — маркизы де Монтеспан. Маркиза рыдала громко. Очень громко. И всё же Василий Петрович вряд ли расслышал бы сквозь толщу веков эти рыдания, если бы они и сама маркиза не имели прямого отношения к знаменитому мебельному гарнитуру, известному специалистам под названием «Прекрасная маркиза», или «Золотые стрелы Амура», и к тому человеку, который, рискуя жизнью, карабкался по ржавой водосточной трубе, чтобы обчистить квартиру и оставить о себе память на страницах неоконченной рукописи Василия Петровича.

Василий Петрович улыбнулся и, продолжая улыбаться своим воспоминаниям, сказал мне: