Юрий Кларов - Пять экспонатов из музея уголовного розыска [с иллюстрациями]

— Хорошо, — сказал я и положил перстень на стол, — допустим, мы решили приобрести у вас этот перстень за двадцать тысяч…

— За тридцать, — поправил он.

— Пусть за тридцать. Могу с вами согласиться, что перстень-талисман поэта стоит этих денег. Но…

— Что же вас смущает? — участливо спросил он.

— Чем вы можете удостоверить, что это интальо — перстень-талисман Александра Сергеевича Пушкина?

Он усмехнулся.

— Честное слово дворянина вас устроит?

— Нет, разумеется.

— А честное слово гражданина-труженика Российской республики, который только из-за болезни не участвовал в штурме Зимнего?

— Мне нужны доказательства.

— Ну что ж, тридцать тысяч стоят того.

— Я тоже так думаю.

— Собственноручная записка Пушкина, запечатанная этим перстнем вас устроит?

— Безусловно, ежели, понятно, эксперт подтвердит подлинность этой записки. Согласны?

— А почему бы и нет?

— Тогда оставьте мне записку и перстень. Послезавтра я дам вам окончательный ответ. Тогда же сможете получить деньги.

— Тридцать тысяч золотом?

— Тридцать тысяч золотом.

— Как ни странно, но вы производите впечатление порядочного человека, — сказал он. — Наверное, я даже был бы способен поверить вам на слово. При определённых гарантиях, понятно…

— Весьма польщён.

Несмотря на комплимент, перстень он отдать отказался, но записку оставил. Чувствовалось, что автографами Пушкина он особо не дорожит: дескать, бумага — она и есть бумага, кто бы на ней ни писал: писарь, поэт или чиновник. В записке было всего несколько слов, написанных по-французски нервным и торопливым почерком: «Partie remise je vous previen-drai». Почерк в записке мне показался очень похожим на почерк Пушкина, но специалистом в этой области я, конечно, не был.

Вот тогда-то я и просидел всю ночь, читая и перечитывая вот эту отцовскую тетрадь.

Достоверного описания перстня Пушкина, как я уже вам говорил, не было. Однако большинство сходилось на том, что в кольце находился изумруд или другой камень зелёного цвета. Что именно было вырезано на камне, отец так и не узнал. Вначале Пётр Никифорович предполагал, что в перстень Пушкина вставлена греческая гемма V–IV века до нашей эры.

Позднее Пётр Никифорович склонялся к тому, что интальо в перстне Пушкина скорей всего восточной работы и выгравировано, по-видимому, в эпоху Древнего Рима, когда резчиками гемм чаще были рабы из восточных стран.

Впрочем, Пётр Никифорович не исключал и того, что интальо Пушкина сделано в XVII или даже XVIII веке, когда многие резчики подражали древним образцам, а некоторые и специально вводили в заблуждение ценителей этого тонкого и трудоёмкого искусства.

Почти в каждой строчке записей отца о гемме Пушкина встречались слова «возможно», «вероятно», «видимо», «предположительно», «не исключено», «по-видимому», «скорей всего», «можно допустить»… Короче говоря, основываться на этом было трудно.

Другое делю записка. Тут мне повезло значительно больше. Ссылаясь на Александру Осиповну Смирнову-Россет, отец утверждал, что такая записка, запечатанная перстнем-талисманом, действительно существовала. Смирнова ему говорила, что секундантом Пушкина должен был быть её брат, Клементий Осипович Россет. Но накануне дуэли Пушкин заехал к нему и, не застав дома, оставил записку на французском языке: «Дело отложено, я вас предупрежу». Однако дуэль всё-таки состоялась…

По мнению Жуковского, на которого ссылалась Смирнова, Пушкин специально хотел ввести в заблуждение Россета, опасаясь, что тот может рассказать о готовящемся поединке ему, Жуковскому, или Вяземскому, а они, конечно, предпримут всё возможное, чтобы помешать дуэли.

Таким образом, документ, который мне оставил человек в кожанке, являлся серьёзным доказательством подлинности перстня. Очень серьёзным, если… К этому «если» сводилось всё: действительно записка написана рукой Пушкина или это фальсификация?

Узнав о моей беседе с человеком в кожанке, Усольцев вышел из себя. Как я мог пойти на соглашение с жуликом? Подобных прохвостов надо немедленно расстреливать, а не тратить на них государственные деньги. И с такими беспринципными интеллигентами, как я, тоже не следует церемониться. В кутузку их сажать надо!

Евграф бушевал не меньше часа, а потом спросил у меня:

— Выходит, эксперта искать надо?

В Москве середины восемнадцатого года отыскать эксперта по графической экспертизе было не так-то просто. Евграф побывал и в МЧК, и в Московском уголовном розыске, но эксперта всё-таки нашёл, этакого сухонького старичка, который некогда подвизался при коммерческом суде или ещё где-то.