Сергей Богачев - Последний приказ Нестора Махно

— Лёвка, а ты смертников видел? — Даня, прожевывая картошку, не унимался в своем интересе.

— Кого? — рассмеялся Лёва.

— Ну тех, которые там бомбисты или цареубийцы. Их же к смерти приговаривают?

— Ты, братка, зачем интересуешься? — лицо Лёвы на мгновение стало серьезным, а тон — железным, но Даню это нисколько не смутило.

— Лёвчик, ты видал смертников или нет? Мы с пацанами заспорили. Я говорю, они в полосатом ходят, и мишени у них на спине, чтобы попасть было легше, когда побегут.

— От где ты этого всего набрался? Бомбисты, мишени… Ты хедер [8] Хедер — начальная еврейская религиозная школа. закончил?

— Вот, вот! Спроси! Спроси этого оборванца! С горем пополам закончил! — мама Ева громко продолжила воспитательный процесс, отлучившись на кухню. Как всякая правильная мама, она даже оттуда слышала все звуки в доме и держала все и всех под контролем. — Спроси у него еще, где он целыми днями шляется и почему не помогает? Лёвочка, сколько годков тебе было, когда ты уже на мельнице мешки таскал?

— Семнадцать, мама! — громко ответил Лёва, чтобы мама Ева его услышала. — Дане можно уже! Ты шо кровь мамину пьешь стаканами? — последняя фраза была адресована младшему брату и сказана была гораздо тише.

Даня, склонившись поближе к Лёве, прошептал доверительно, будто они только вчера расстались:

— Я тут почту присмотрел… Осталось бомбы достать.

Ошарашенный таким откровением Лёва потерял дар речи.

— Мама! Даня курит? — опять громко спросил он Еву.

— Конечно, этот босяк курит! И где деньги берет — так я только придумывать могу! Прошу небеса, чтобы городовой не заявился, я еще одного раза не вынесу!

— Пошли во двор, закурим. Любой план надо обкурить, обмыслить…

Даня профессионально навинтил две самокрутки — одну себе, одну старшему брату.

— Табачок заморский. В бакалее Тимановского появился, но он не афиширует. Только для своих, — эффектным движением Даня зажег спичку и дал прикурить старшему брату.

— Ничё так… — затянувшись и выпустив плотную струю дыма, Лёва оценил качество табака.

— Ну так фирма! — Даня сделал ударение на последний слог и тут же взвыл от боли — Лёва чуть не оторвал его от земли, потянув вверх за ухо так, что оно больно хрустнуло.

— Я тебе, налетчик, не только ухо, я твою радость между ног оторву! — Лёва продолжал держать брата за ухо, а тот, чтобы было не так больно, привстал на цыпочки.

— Лёва! Я же живой ещё! Мне же больно, Лёвчик! — Даня не ожидал такого поворота событий и старался орать негромко, чтобы не опозориться перед мамой.

— Идиот! — Лёва отпустил братское ухо и, как ни в чем не бывало, продолжил со смаком курить заморский табак. — Какая почта? Ты видел, сколько банков на первой линии? Ты думаешь, деньги до сих пор почтовыми каретами таскают? Ты дурень настоящий или так, придуриваешься? Шо за мысли у тебя в голове, Даня? Одного каторжанина в семье хватит!

— Ты, когда кассу на вокзале в Дебальцево брал, сильно за каторгу думал? — парировал Даня.

— Я не брал, я экспроприировал!

— Вооот… Значит борьба идеологическая, идея — революционная. И всё равно тебя поймали. Я сделаю лучше.

Лёва с трудом поборол в себе желание вмазать оплеуху строптивому юнцу.

— Ты мать что, одну собираешься оставить с сестрами? Это совсем не дело.

Даня докурил самокрутку и затушил её о каблук сапога.

— Одну? А ты куда собрался? Или так, на денёк заскочил? Я тобой гордился, Лёва, когда ты в тюрьму попал. Ты знаешь, что девахи шептали мне вслед? Это брат того самого Лёвки с одиннадцатой линии! Того самого, понимаешь? И как ты хочешь, брат? Я же должен быть не хуже, я же должен соответствовать! И тебе, и революционному моменту.

— Давай еще крути… — Лёва поёжился от холода, снял с плеч накинутую шинель и одел её как положено.

— Вот, то-то… И это… прекращай уши рвать, сломаешь. Мне особые приметы ни к чему, — Даня удалился за газетой и табаком.

«Вот так сразу — из князей в грязи…» — возможно, если бы не разбитые губы, Лев Зиньковский произнес бы это вслух, но десна кровоточили, зуб шатался, и не было никакого желания шевелить челюстями.

С кем тут разговаривать? С крысами, которые ночью придут? Чёртов начхоз. Говорят, так и не вывел их. С собой разговаривать рано ещё, не на дурке же, а в почтенном заведении.

Тусклая лампочка под самым потолком освещала одиночную камеру, стены которой были покрыты цементной шубой, выкрашенной тёмно-зеленой краской до уровня груди. Такой же ядрёный зеленый цвет имели койка, цепью пристегнутая к стене одним своим краем и дверь с довольно большим, зарешеченным окошком посередине.