Дмитрий Леонтьев - Дмитрий Леонтьев Петербуржская баллада

Еще он думал о Тане. Он запрещал себе думать о ней с того самого мига, когда первая пуля ударила в ее тело, отбрасывая к стене, и он увидел немыслимую в этой ситуации благодарную ее улыбку, обращенную к нему. Она словно благодарила за что-то, очень важное для нее... А вот теперь вспомнилось...

27 июля 2003 г. С.-Петербург

Я сидел в садике, возле нашего отдела и курил, щурясь на солнце. Сегодня был хороший день: я придумал себе новую мечту об отдыхе. Если бы у меня каким-то чудом появилось много свободного времени, я бы отправился искать клады. Нет, клад Фаберже я бы искать не стал — слишком мрачные воспоминания связаны для меня теперь с ним. А вот знаменитый Панафидинский клад, исчезнувший примерно в то же время... Как, вы не слышали о нем? Сейчас я вам расскажу эту удивительную историю...

— Дастин! — послышался от дверей отдела голос Григорьева. — Где он, черти бы его погрызли?! Опять на солнышке греется?! Дастин! Все собрались, местные опера уже ждут! Дастин, вы где?..

Я вздохнул и поднялся. Домечтаю потом. Что делать — работа... А историю о кладе Панафидина я расскажу вам в следующий раз — надеюсь, мы с вами еще увидимся...

Оставаясь людьми...

Часть 1

…Ты узнаешь беду воотчую…

Не проси у судьбы одиночества.

Пусть уж лучше висок прострелянный,

Чем седое спокойствие времени…

А. Вепрь.

Беликова закрыла томик стихов Цветаевой и осторожно спустила ноги с дивана на пол. Развалившиеся на ковре собаки сразу подняли головы и навострили уши.

— Да, именно так, — со вздохом пояснила им Екатерина Юрьевна, — по частям, с остановочками и передышками. А вы как думали? Это я лет десять назад единым махом соскакивала, а теперь главное — не развалиться... Впрочем, десять лет назад я уже не соскакивала... Но слезала с дивана довольно бодро. Ну, вам-то все равно: болею я или не болею. Вам хочется в туалет. Эгоисты!

Собаки внимательно слушали, глядя на нее умными, преданными глазами. Боярыня Морозова (Беликова подобрала ее во время жутких холодов зимы 2002 года) и Перестройка (прозванная так за прожорливость, хитрость и неистребимую привычку гадить по углам) были обычными дворняжками, подобранными Екатериной Юрьевной из жалости — покормить и обогреть денек-другой — и оставшимися жить вместе с ней. Где-то на улице еще пропадал вечно ободранный в боях за территорию и гарем кот Вальмонт, но за него Беликова не беспокоилась: такие не пропадают.

Бабье лето в этом году выдалось на редкость солнечным, ярким, умиротворенным. Беликова вообще из всех времен года более всего любила осень. Нет, разумеется, не ту осень, которая угнетает своими бесконечными дождями и пронизывающим ветром, а вот такие сентябрьские деньки, насыщенные теплом, красками и запахом кленовых листьев...

— «Беглых солдат и неверных жен», — рассказывала она внимательно слушающим ее собакам, — в восемнадцатом году ведь написано, а как на наши дни похоже, правда? Все повторяется... Значит, и хорошее повторится.

Они неторопливо шли по старинному скверику. Беликова жила на первом этаже старого, еще дореволюционной постройки дома. Место было замечательное: тихое, с талантливой архитектурой, наполненное тем мистическим, но явственно ощутимым духом, который называют «петербургским». Когда какие-то коммерсанты предлагали купить у нее эту квартиру или обменять на большую по площади в новостройках, Беликова с негодованием отказалась. Коммерсанты обиженно удалились, но три дня спустя в ее квартиру заявились трое атлетически сложенных «отморозка». Они «гнули пальцы» и «ботали по фене» до тех пор, пока не приехал вызванный Беликовым Максим Григорьев во главе всего отдела. Перед широкоплечим, исполненным холодной ярости подполковником со светло-голубыми глазами «арийского убийцы» бритоголовые «гнули пальцы» уже совсем в другую сторону и объяснялись на изысканном языке Пушкина и Гумилева. Больше ее не беспокоили...

— Только в нашей стране все повторяется слишком часто, — продолжала объяснять свой взгляд на историю России Беликова своим благодарным слушателям, — а на пользу почему-то не идет. Короткая у нас память. Каждый раз историю заново переписывали. Мне уже кажется , что с семнадцатого года наша история напоминает штрихкод: что не зачеркнуто, то — пробел... Наверное, это потому, что в России очень любят начинать новое дело и столь же не любят его продолжать и тем более заканчивать...