Вадим Кожевников - Щит и меч. Книга вторая

Сейчас, в конце войны, ненависть к фашизму объединила народы мира, и трудно будет убедить общественное мнение в том, что роль посредника между германскими фашистами и западными державами относится к сфере тонкой дипломатии, и только. Бернадотт в душе сознавал, что деятельность его выглядит как попытка помочь убийце спрятать улики, как советы убийце свершить какое-нибудь мелкое доброе дело, — например, выпустить из клетки птичку в доме, где он зарезал людей.

Все это вызывало чувство досады у графа. И он был весьма дурно настроен, когда Гиммлер и Шелленберг, извиняясь за несколько минут опоздания, вошли к нему в коттедж.

Шелленберг с первой же минуты не без тревоги заметил, что в поведении графа появилось нечто новое. Если раньше, при прежних встречах, он всегда был деловито озабочен, целеустремленно спешил перейти от светской болтовни, неизбежной в начале серьезного разговора, к существу дела, то теперь он влдруг заговорил об окрестностях Хоенлихена, заинтересовавшись его охотничьими угодьями, и обнаружил при этом тонкие познания в охотничьем искусстве.

Стремясь понять, какими тайными причинами вызвано такое отклонение от обычного поведения, Шелленберг решил поддержать разговор на эту тему и понаблюдать за графом. Но Гиммлер, сам будучи изощренным притворщиком, не умел угадывать этот дар в других. Усевшись рядом, он воспользовался короткой паузой и сразу перешел к делу.

Начал он торжественно, будто готовился сообщить графу величайшую политическую тайну.

— Мы, немцы, — заговорил он глухим голосом, — должны объявить себя побежденными перед западными державами.

Гиммлер выдержал паузу, ожидая, какое впечатление это ошеломляющее признание произведет на графа. Бернадотт, склонившись, рассматривал ногти у себя на руках так внимательно, будто увидел их впервые, потом вынул из жилетного кармана замшевую подушечку и стал орудовать ею.

Гиммлер сказал несколько растерянно:

— Это то, что я прошу вас передать через шведское правительство генералу Эйзенхауэру, для того чтобы избежать дальнейшей бессмысленной борьбы и кровопролития.

Граф поднял голову, спросил участливо:

— Кажется, сейчас потери германской армии на Восточном фронте достигают в отдельные дни свыше ста тысяч? — Сказал без всякого выражения на лице: — Это ужасно.

Гиммлер пробормотал:

— Перед русскими нам, немцам, и прежде всего мне, невозможно капитулировать.

— Это понятно, — сказал граф.

Словно получив одобрение, Гиммлер с горячностью заявил:

— Там мы будем продолжать бороться, пока фронт западных держав не сменит сражающийся немецкий фронт.

— Ну да, конечно, — согласился граф и тут же заметил: — Но, по имеющимся у меня сведениям, американские и английские военачальники не располагают дивизиями, подобными эсэсовским. Кроме того, им понадобится время, чтобы договориться со своими солдатами, которые до сих пор были убеждены, что они союзники русских. — Спросил неожиданно: — Как здоровье фюрера?

Гиммлер сказал мрачно:

— Я не имкею права сообщать это для дальнейшей передачи. Но вам лично скажу, что при теперешнем развитии событий это вопрос двух, самое большее — трех дней. Гитлер расстанется с жизнью в этой драматической борьбе. — Добавил печально: — Утешением может служить то, что он падет в борьбе с большевизмом — с тем злом, предотвращению которого он посвятил всю свою жизнь.

— Вы точно знаете день, когда падет в этой борьбе фюрер? — задал вопрос граф.

Гиммлер смутился:

— Я, собственно, руководствуюсь соображениями, которые высказывали лечащие фюрера врачи.

— Ах, врачи! — только и сказал граф.

Шелленбергу пришлось вмешаться, чтобы направить разговор по более определенному руслу: ведь главная цель сегодняшнего свидания — это организация встречи Гиммлера с Эйзенхауэром. В результате граф согласился на то, чтобы Гиммлер написал письмо Гюнтеру с изложением своей просьбы в надежде, что его превосходительство поддержит его. Ссылаясь на неотложные дела, Гиммлер простился и ушел, а Шелленберг под каким-то предлогом задержался еще на несколько минут. Он сделал это, чтобы еще раз настойчиво повторить просьбу Гиммлера к Бернадотту: немедля лететь в Эйзенхауэру и добиться для Гиммлера свидания с ним.

Граф дружески взял под руку Шелленберга, к которому испытывал всегда особое расположение, считая его умным и смелым пройдохой. Окажись Шелленберг на месте Гиммлера, он действовал бы куда более решительно и день смерти Гитлера определил бы, не советуясь для этого с его личными врачами.