Сара Дюнан: В компании куртизанок

Страх пронзил мои внутренности, и, кое-как спустившись в бастион, я в бешенстве устремился к спящим часовым, чтобы растолкать их. Вблизи капюшоны их оказались куколями, и я разглядел двух юных монашков с бледными, изможденными лицами, наверное едва-едва научившихся завязывать шнуры на рясах. Я выпрямился в полный рост и прижался к ближайшему монашку, приблизив к его лицу свое. Он открыл глаза и громко закричал, решив, что, видно, супостат наслал на него улыбчивого большеголового дьявола прямиком из преисподней. Его испуганный вопль разбудил товарища. Я поднес пальцы ко рту и ухмыльнулся. На этот раз вскрикнули они оба. Я уже вдоволь позабавился, нагоняя страх на церковников, но в то мгновенье пожалел, что им недостает смелости, чтобы оказать мне хоть какое-нибудь сопротивление. Окажись на моем месте голодный лютеранин, он бы уже насадил их на штык, прежде чем они успели бы выговорить dominus vobiscum . [1] Господь с вами (лат.). Они истово крестились, а когда я стал расспрашивать их, махнули в сторону Сан-Спирито, где, по их словам, оборона была крепче. Единственная стратегия, какой я когда-либо придерживался в жизни, заключалась в том, чтобы держать брюхо сытым, однако даже мне было известно, что именно район Сан-Спирито, где к укреплениям подступали виноградники кардинала Армеллини, а к оборонительной стене прилепился жилой крестьянский дом, был самым уязвимым местом в городе.

Наше войско, в тот час, когда я застал его, кучками сбилось вокруг упомянутого крестьянского жилища. Парочка новоиспеченных часовых вздумала преградить мне путь, но я заявил им, что намереваюсь участвовать в сражении, и их одолел такой хохот, что они пропустили меня, причем один из них даже попытался подсобить мне пинком под зад, но изрядно промахнулся. В лагере половина вояк оцепенела от страха, половина — от выпивки. Я так и не отыскал нашего конюха, однако все увиденное убедило меня в том, что достаточно будет одной-единственной бреши в стене — и Рим распахнется перед неприятелем с такой же легкостью, с какой ноги чужой жены раздвигаются перед смазливым соседом.

Вернувшись домой, я застал госпожу бодрствующей в спальне и рассказал ей обо всем, что увидел. Она слушала меня с присущим ей вниманием. Мы немного побеседовали в густой ночной тьме, а потом постепенно замолчали, и наши мысли от привычной нам жизни, наполненной теплом богатства и безопасности, устремились к неведомым ужасам будущего, которое мы с трудом себе представляли.

К часу нападения — а произошло оно на рассвете — мы уже вовсю трудились. Я до зари разбудил слуг, и госпожа велела им накрыть большой стол в золотой комнате, поручив повару зарезать самую жирную свинью и приступить к приготовлению пиршества, какие мы обычно устраивали для одних только кардиналов или банкиров. Хоть и послышалось в ответ чье-то недовольное бормотанье, такова была ее беспрекословная власть — а возможно, таково было всеобщее отчаяние, — что в тот миг любая затея казалась утешительной, даже такая, что представлялась совершенно бессмысленной.

Дом уже расстался с самыми роскошными предметами своего богатого убранства: огромные агатовые вазы, серебряные подносы, блюда из майолики, хрустальные муранские бокалы с позолотой, лучшее белье — всё это было убрано и спрятано еще три или четыре дня тому назад. Вначале это добро завернули в вышитые шелковые занавеси, затем в тяжелые фламандские гобелены, а потом уложили в два сундука. Меньший из сундуков был так изукрашен позолотой и маркетри, что пришлось, в свой черед, обернуть его дерюгой, чтобы уберечь от сырости. Потребовалась сила рук повара, конюха и обоих близнецов, чтобы перетащить сундуки во двор, а там, под каменными плитами возле отхожего места для прислуги, выкопали большущую яму. Закопав сундуки и покрыв землю над ними свежим слоем испражнений (ведь страх — отличное слабительное средство), мы выпустили туда пять свиней, купленных по непомерно вздутой цене за несколько дней до того, и они принялись кататься и валяться в дерьме, хрюкая от удовольствия, как это умеют делать только свиньи.

Когда из дома исчезли все ценности, моя госпожа достала свое великолепное ожерелье, то самое, что она надевала на званый ужин в доме Строцци, где комнаты освещались свечами, вставленными в ребра скелетов, а вино — божились потом многие — было столь же изобильным и густым, как кровь, и каждому из слуг вручила по две крупные жемчужины. Оставшиеся жемчуга она обещала раздать им в том случае, если сундуки окажутся неразоренными, когда худшее останется позади. Верность — товар, растущий в цене с наступлением кровавых дней, а Фьямметту Бьянкини челядь столь же любила, сколь и боялась; и, поступив так умно, она внушила каждому, что, вредя ей, он навредит и самому себе. Что же до тайника, где она схоронила остальные свои драгоценности, то об этом она никому не сказывала.

Читать дальше