Николь Апсон - Печаль на двоих

— Ох уж эта слава, — с усмешкой заметила Джозефина.

— Если говорить по справедливости, не все явились туда для развлечения. Убиение младенцев вызвало тогда целую бурю — многих это преступление возмутило до глубины души. Когда вешали Дайер, к Ньюгейтской тюрьме пришли сотни людей. На Сэч и Уолтерс таких толп не было, но тоже народу собралось немало, особенно женщин.

— Интересно, пришли туда матери погибших детей? Представляю, с каким ужасом читали они об этом процессе, ведь, уходя из Клеймор-Хауса, матери считали, что их младенцев поместили в хорошие семьи.

— Я бы не удивился, если бы они туда пришли, но если даже их там не было, явилось множество других, которые были вне себя от гнева.

— Вообще, если рассуждать без эмоций, Сэч и Уолтерс делали то, что женщины делали веками, — избавлялись от детей, которых общество из-за отсутствия денег отказывалось воспитывать или вообще не хотело признавать. Они, наверное, говорили себе, что оказывают несчастным женщинам услугу. Я думаю, общество испугало то, что было поставлено на профессиональную основу. Одно дело — потихоньку регулировать количество членов своей собственной семьи, другое — подрывать социальный уклад, превратив это в бизнес.

— По моему опыту, при всех разговорах о справедливости и сострадании, люди реагируют на преступление в зависимости от того, насколько оно угрожает им самим. И кроме того, никому из нас не хочется верить, что женщины способны убивать детей. Это разрушает все сложившиеся у нас жизненные представления. — Снова зажегся и погас зеленый свет, но на этот раз Фоллоуфилд успел проскочить на желтый. — Справа сейчас появится Хартфорд-роуд, — сказал он, и Джозефина почувствовала, как разгорается ее любопытство.

При всей ее любви к художественной литературе, для нее не было ничего увлекательней, чем окунуться в жизнь реальных людей, в их повседневное бытие. Именно это помогало ей лучше всего понимать и мужчин, и женщин.

Через минуту-другую они уже свернули на боковую улицу и поставили машину возле ворот.

— Приехали, — возвестил Фоллоуфилд и указал на один из прилепившихся друг к другу домов на другой стороне улицы: — Клеймор-Хаус.

Не очень представляя, что ей предстоит увидеть, Джозефина, ориентируясь на звучность названия, воображала себе нечто более уникальное и внушительное, чем это простенькое, красного кирпича здание — точная копия своих соседей. Снаружи Клеймор-Хаус выглядел совсем небольшим, но число его дымовых труб говорило о том, что внешность бывает обманчива. Из описаний в газетах Джозефина узнала, что в лечебнице Сэч одновременно находилось несколько рожениц, да к тому же в доме проживала ее собственная семья; следовательно, он должен быть довольно просторным. И еще она заметила, что у него имеется подвальный этаж, а для дополнительных клиентов, возможно, и мансарда. От улицы дом отделялся крохотным садиком, а поднявшись на пару ступеней, можно было оказаться на маленькой террасе перед солидной парадной дверью с витражом — одной из немногих отличительных черт этого здания.

Взгляд Джозефины скользнул вверх к полукруглому окну — очевидно, хозяйской спальни, — и она заметила, что на табличке, на которой должно было значиться название дома, не написано ничего. После постигшей его дурной славы новые владельцы, видно, и признавать не хотели, что дом этот когда-то назывался Клеймор-Хаус.

— Я представляла, что увижу уединенно расположенное строение, — сказала Джозефина Биллу, когда они вышли из машины. — А этот дом весь на виду. Как тут можно было скрыть, кто приходит и кто уходит?

— Но на такой респектабельной улице никто ничего предосудительного и не ожидал. В этом-то и была вся хитрость.

Джозефина кивнула:

— Я думаю, окружающие видели именно то, что обычно и происходит в родильном доме. Билл, вы не могли бы оставить меня здесь ненадолго и заняться пока своими делами? А я похожу здесь немного по улице. Хочу почувствовать, как тут жилось в прежние времена.

Фоллоуфилд с сомнением посмотрел на Джозефину:

— Вы уверены, что хотите остаться одна?

— Конечно. Вы же сами сказали, что это место — сама респектабельность. А когда вы закончите дела, приезжайте и заберите меня отсюда.

— Хорошо, но я вернусь не позднее чем через полчаса.

Джозефина увидела, как он развернул машину и снова очутился в пробке на Хай-стрит. Старясь не привлекать к себе внимание, она перешла на другую сторону улицы, чтобы поближе рассмотреть Клеймор-Хаус. Дома на улице были в позднем викторианском стиле, и семья Сэч, очевидно, въехала сюда, когда их только что построили. «Откуда эта семья взяла деньги? Может, она смогла переехать сюда благодаря растущему бизнесу Амелии? Или у семьи были и другие средства — заработки мужа Амелии или какие-то другие доходы?» Она внимательно посмотрела на дом. Даже и по теперешним стандартам, он был вполне приличной резиденцией. Прочитав множество книг и статей о тех временах, Джозефина знала, какие условия жизни могли привести к убийству. Но здесь дело было не в нищете, здесь пахло расчетливым подъемом по социальной лестнице, и она теперь уверилась сильнее прежнего, что, хотя руки Амелии и не испачканы кровью, на ней лежала большая вина, чем на Энни Уолтерс. Почему Сэч, обученная медсестра и акушерка, не могла зарабатывать на жизнь честным путем? Джозефина подумала о тех молодых трудолюбивых медсестрах, с которыми каждый день встречалась в «Клубе Каудрей». Она видела, как они преданы своей профессии. Разумеется, за последние тридцать лет их общественный статус существенно вырос, но получаемое ими вознаграждение — по крайней мере материальное — в сравнении со многими другими профессиями было все еще довольно жалким. Но сколько медсестер исключительно из-за денег позволят себе применить свое умение в незаконных махинациях, воспользовавшись уязвимостью тех, кому, кроме них, некому больше довериться?