Николь Апсон - Печаль на двоих

— Интересно, почему Селия ни словом не обмолвилась об этих письмах? — спросила Джозефина, когда они проходили мимо запоздалых гуляк на Пиккадилли.

— Наверное, для нее нет ничего более зловещего, чем потеря репутации клуба. Не забывай: ты не только ее знакомая, но и член этого самого клуба. А зачем волновать их, этих членов? Благополучие клуба — ее забота, а его члены платят деньги за охрану своих личных интересов и за то, чтобы их жизнь не становилась всеобщим достоянием. Селии меньше всего нужно, чтобы подобного рода новость разнеслась по всему свету, особенно учитывая предстоящее на будущей неделе гала-представление. Уж оно-то привлечет к себе внимание публики — можешь не сомневаться.

— Ты ведь со мной на гала-представление пойдешь, правда?

— Конечно, пойду, хотя меня уже от него тошнит. Когда бы ни увиделся с Ронни или Леттис, ни о чем другом говорить с ними просто невозможно.

— Для клуба это невероятная удача — заполучить Ноэла и Герти, [2] Гертруда Лоуренс (наст, имя — Гертруда Александра Дагмар Клазенс) (1898–1952) — известная английская актриса. не говоря уже о том, что «Сегодня вечером в восемь тридцать» в Лондоне еще никто не видел.

— Кажется, какая-то родственница Ноэла член «Клуба Каудрей»?

— Его тетя. Ноэл согласился прийти к нам из-за нее, однако при условии, что часть собранных денег пойдет на «Актерский приют». Он глава приюта и, судя по всему, относится к своей должности всерьез. Полагаю, это станет очередным камнем преткновения — медсестрам теперь денег достанется еще меньше.

— Может получиться весьма забавный вечер: благотворительность, из-за которой люди готовы перегрызть друг другу глотки, анонимные письма… Это, пожалуй, позанятнее Ноэла в очередной сочиненной им для себя лакомой роли.

Джозефина игриво хлопнула Арчи по плечу:

— Пожалуйста, не изображай из себя циника. Мы ведь смотрели с тобой «Частную жизнь», и тебе эта пьеса очень понравилось. Больше того, я помню, как после спектакля, на вечеринке, когда с тобой заговорила Герти, ты просто онемел от благоговения, и мы все слышали, как гремели кусочки льда в ее бокале, который она попросила тебя подержать.

— Хорошо, хорошо. — Арчи поднял руки, сдаваясь, и они ступили на Кавендиш-сквер. — Я действительно питаю слабость к мисс Лоуренс, но на вечере постараюсь держать себя в узде. — Они остановились у входа в клуб. — Послушай, я пока не знаю, буду ли свободен в выходные, но мне бы хотелось с тобой повидаться. У тебя уже есть на эти дни планы?

— Только еще немного поработать да заглянуть к девочкам, чтобы померить платье, которое они мне сшили к гала-представлению. Я даже толком не ведаю, что это за платье, но они уже соорудили для меня множество всяких нарядов и теперь наверняка знают, что мне по вкусу.

— Я его видел и думаю, ты не будешь разочарована. Позвонить тебе, когда я точнее узнаю о своих планах на уик-энд?

— Позвони. В «Одеоне» идет новый фильм Хичкока, можем пойти посмотреть.

— Отлично. Только не исключено, что я позвоню в последнюю минуту.

— Это не важно, я почти все время буду в клубе.

— А меня в него пустят, если я явлюсь не по делу?

— Только если я за тебя поручусь, так что ни слова больше о Гертруде Лоуренс.

Джозефина поцеловала его на прощание и взбежала по ступеням крыльца в клуб в гораздо лучшем настроении, чем когда из него уходила. Лифт по-прежнему не работал, и писательница стала нехотя подниматься по лестнице, размышляя о том, как стыдно стало бы за нее Селии Бэннерман, если бы она увидела, что Джозефина остановилась на втором пролете, чтобы отдышаться, — выпускницам Энсти, даже стоявшим на пороге среднего возраста, задыхаться было не положено.

Пристыженная, она поспешила на третий этаж, где с удивлением обнаружила, что дверь в ее комнату приоткрыта. В комнате горел свет, хотя Джозефина была уверена, что, уходя, его погасила, и она тут же вспомнила о злобных письмах, которые лежали в квартире у Арчи, но, как ей еще недавно казалось, не имели к ней никакого отношения. Джозефина осторожно приоткрыла дверь чуть шире. На ее письменном столе горела лампа, а возле кресла стояла девушка — та самая, что уронила на землю ее покупки, — и водила глазами по страницам, оставленным Джозефиной перед уходом рядом с пишущей машинкой.

— Что вы здесь делаете в такое позднее время? — спросила писательница с облегчением и одновременно с некоторой досадой.

Девушка подпрыгнула словно ошпаренная и уронила страницы на пол. Когда она повернулась к Джозефине, лицо у нее было заплакано.