Филипп Ванденберг - Беглая монахиня

Пока канатоходец спал, она открыла окошко фургончика и сощурилась в лучах восходящего солнца. От собора повеяло приятной свежестью. Помощники курфюрста, рассыпавшись по площади, начали возводить похожие на церковные кафедры помосты и устанавливать кресты, предназначение которых поначалу укрылось от Магдалены. И лишь когда показался секретарь курфюрста Иоахим Кирхнер в сопровождении четырех лакеев в красных ливреях, каждый из которых нес пачку бумаг, ей стало ясно, что его высокопреосвященство злоупотребляет канатоходцем и его цирковой труппой.

Магдалена бесцеремонно растолкала Рудольфо и потребовала, чтобы он выглянул в окно. Тот, не скрывая раздражения, послушался, но, будучи сонным, не понял причины ее крайнего возбуждения и вопросительно посмотрел на подругу.

— Альбрехт Бранденбургский использует нас, чтобы выманить народ из дома! — горячилась она.

— И что тут такого предосудительного? — спросил канатоходец, протерев заспанные глаза.

— Разве ты не видишь, что притащили лакеи? Это индульгенции, море индульгенций, с помощью которых архиепископ собирается пополнить свою казну. А чтобы горожане с готовностью раскрывали свои кошельки, проповедники будут пугать их вечным проклятием и чудовищными адскими мучениями.

Рудольфо, качая головой, продолжал разглядывать площадь из окна.

— Никто не принуждает их, даже его высокопреосвященство Альбрехт Бранденбургский, — заметил он. — Кстати, сколько нам платит господин?

— Пятьдесят гульденов авансом!

Канатоходец выпятил нижнюю губу.

— Пятьдесят гульденов авансом? За такие деньги пусть использует сколько угодно.

— Но ведь это несправедливо и недостойно Святой матери Церкви!

— Тут и обсуждать нечего. — Рудольфо пожал плечами. — Почти все, что в наши дни проделывается от имени Святой матери Церкви, недостойно ее. Образ жизни и пап, и кардиналов скорее похож на поведение мракобесов, чем порядочных работников на винограднике хозяина. Так ведь, кажется, сказано в Библии?

Магдалене было нечего возразить. На самом деле она была страшно разочарована, потому что ей никак не удавалось перевести разговор на более важную тему. В дверь постучали.

Магдалена проворно накинула платье, а Рудольфо исчез в той части фургончика, которая служила спальней. На ступеньках перед входной дверью стоял секретарь его курфюрстшеской милости и пытался по мере сил придать себе дружелюбный вид. Это выражалось в том, что он немного склонил голову набок и скривил рот в заранее подготовленной улыбке, — рыночный торговец и тот сыграл бы лучше.

— Мой досточтимый господин, его преосвященство курфюрст Альбрехт Бранденбургский, — начал Кирхнер, не поздоровавшись, — желает, чтобы сегодня не было всяких маскарадов и фиглярства, чтобы проповедники отпущения грехов могли вершить свое дело в достойном обрамлении. Его курфюрстшеская милость передают, что ваши сборы от этого не пострадают.

— Так, так, так, не пострадают, — передразнила Магдалена Кирхнера, — этого еще не хватало! А досточтимый господин курфюрст, наисветлейший Альбрехт Бранденбургский, подумал о том, что народ, который уже сейчас спозаранку стекается отовсюду, прежде всего приходит ради цирка, чтобы увидеть Великого Рудольфо? Отмена выступления страшно рассердит жителей Майнца. Они закидают ваших проповедников тухлыми яйцами, и я уверена, что ни один гульден не зазвенит в ваших ящиках!

Похоже, слова Магдалены произвели впечатление на секретаря. Он на миг задумался и с достоинством ответил:

— На самом деле вы не так уж неправы. Было бы дело за мной, я бы разрешил артистам и проповедникам выступать вместе. И тем и другим была бы от этого польза. Но его курфюрстшеская милость решили иначе.

Еще во время их беседы неподалеку раздался резкий голос продавца индульгенций. Кирхнер пожал плечами, что должно было означать: весьма сожалею, но ничего не могу поделать, — и тут же исчез.

В уединенности монастырской жизни Магдалена еще ни разу не слышала проповедника, отпускающего грехи; это были в основном монахи-доминиканцы, которые сотнями бродили по стране и за звонкую монету красочно расписывали картины смерти, рассказывали о дьяволе и вечных адских муках. Поэтому любопытство погнало ее на Либфрауэнплац, откуда доносился громкий голос проповедника.

Доминиканец, маленького роста и явно не страдающий от недоедания, с зачесанной вперед прядью волос шириной с палец на выбритой наголо голове, на все лады воздействовал скорее слабым, чем зычным, голосом на горстку запуганных слушателей. Временами ему отказывал голос, и тогда он прибегал к резким, судорожным жестам. Произнося слова «дьявол» и «ад», он, дабы усугубить производимое впечатление, протягивал к слушателям растопыренные пальцы обеих рук, отчего дети в испуге зарывались в материнские юбки, а видавшие виды мужчины закрывали лицо локтем.