Андрей Ильин: Мастер сыскного дела

И уже наплевав на все приличия, Мишель, страшно вращая глазами, прокричал:

— Говори!.. Кто тебя послал?!

Да прибавил еще кое-что из лексикона Паши-кочегара, про клюзы и кнехты, отчего злодей тут же сообразил, что с ним не шутят, и испуганно залепетал:

— Это не я... я не хотел... меня послали... только не убивай меня, товарищ!

— Кто послал?.. Ну, говори! — прикрикнул Мишель, чувствуя, как с каждым мгновением утрачивает столь необходимую ему теперь злость.

— Кто?! Отвечай, не то счас прибью!..

— Гуковский! Это он сказал, что вы контра белогвардейская и что вас через то стрельнуть надо.

Гуковский? Значит, все-таки он?!

Мишель, хоть и ожидал нечто подобное, на мгновение опешил.

Ну вот и замкнулся круг — начпрод Куприянов — оценщик Гохрана Кац — Гуковский и эти вот два душегуба, что были сюда посланы, дабы убить его.

Значит, все верно, все так и есть, и коли теперь дале потянуть, то можно и сокровища царские вытянуть, до коих, может быть, лишь шажок малый остался!..

Так?

А ведь — пожалуй!.. Да коли по совести посудить, так никогда еще он не был столь близок к разгадке тайны!

Да только думая так да планы строя, знать не знал Мишель и ведать не ведал, какое новое препятствие на его пути встанет, да в каком обличье...

Торопливо простучали по булыжной мостовой каблучки — подбежала, вихрем налетела на Мишеля Анна, обхватила, всего его вертя, ощупывая и оглядывая:

— Жив ли?..

— Кто? Я? — в первое мгновение не понял Мишель. — Ну конечно же...

— Да ведь он стрелял в тебя, чуть-чуть не попал, я сама видела! — испуганно всхлипнула Анна. — Он мог убить тебя!

— Ну что ты, что ты, — успокаивал, гладил Анну по голове Мишель. — Это тебе все померещилось... Да и стрелок он, смею тебя уверить, никудышный!

— Нет-нет, — все не унималась, все плакала, цепляясь за него, Анна. — Ты ведь мертвым теперь мог быть!.. Обещай мне, прямо теперь, сейчас же, что бросишь свое дело. Ну — обещай же! — притопнула она ножкой.

Да как он может обещать то, что сделать не в его силах! Он пятый год уж ищет потерянные в четырнадцатом году сокровища, что принадлежат не ему и не государям императорам, коих теперь нет, и не новой советской власти, а Руси! Ищет и почти что уже нашел! Да ведь коли их иные, вроде Гуковского и иже с ним, вперед него сыщут, так непременно по ветру пустят! Как же можно им позволить кубышку, что триста лет всем миром сбиралась, в одночасье растащить?

Нет, не может он того допустить!..

— Обещай мне! — настаивала, теребила его Анна. — Обещай, что ты бросишь все и мы уедем из этой чужой, страшной страны!

Чужой?..

Да ведь ровно о том же, при последней их встрече, толковал ему батюшка ее Осип Карлович, что предрекал России скорую и верную гибель, призывая бежать вместе с ним за пределы свихнувшегося с ума Отечества.

— Уедем, Мишель, уедем навсегда, покуда еще живы!.. — просила, всхлипывала, жалась к нему Анна.

Уехать... Но куда?.. Туда, где их никто не ждет, где они будут пришлыми, чужаками?

Как бросить свою страну?

Как оставить могилы?

Как, спасая себя — себя при том не потерять?!

— Успокойся, — прижимал Мишель к себе Анну. — Поверь мне — худшее уж позади, теперь все будет только хорошо...

Да, право, будет ли?

Уж позади революционная смута и Гражданская война, и голод, и красно-белый террор, но что-то ждет всех их впереди? И станет ли лучше?..

Навряд!.. Было ли на Руси время, чтоб не кому-то, а чтоб всем лучше прежнего жилось?

Пожалуй, и не было! Да и будет ли впредь?..

Поживем — увидим!..

Коли... доживем!

Тихо вокруг да безлюдно, из края в край чащи лесные да грязь непролазная — ни человека, ни зверя не видать. Но вдруг будто колокольчик далеко забренчал, да все громче, все ближе, словно то тройка почтовая скачет...

Но нет, то не колокольчик звякает — то цепи звенят. Бренчат кандалы, уныло бредут по Владимирскому тракту каторжане в халатах арестантских — на ногах цепи, что по грязи волочатся.

Дзинь.

Дзинь.

Дзинь...

Сколь же их тут — да ведь сотни! Идут, под ноги себе уставясь, об одном лишь мысля — чтоб до привала поскорей добраться, а дале уж не загадывают.

Дзинь.

Дзинь...

Далека дорога в Сибирь — не все живыми дойдут.

Позади колонны, что солдаты охраняют, телеги, добром груженные, едут, на телегах арестанты, нахохлившись, сидят, — убогие, да калеки, да средь них те, что побогаче али происхождения не подлого, а дворянского. Но хоть дана им сия поблажка, да все ж на ногах оковы, что вниз цепями свисают, кожу в кровь истирая.