Андрей Ильин: Слово дворянина

Тяжела архивная работа, ничуть не легче, чем с бандитами на кулачках биться, — к вечеру не разогнешься, так тело болит, а перед глазами мельтешня из писанных гусиным пером буковок да печатей. Но делать-то что? Идти туда — не знаю куда, чтобы найти там то, не понять что? Так он ходил уже...

Хватит! Теперь, прежде чем пойти, он должен уяснить, куда пойти и что там искать!

— Так что у вас там еще по этой, как ее, рентерее есть?..

Ненастно на улице — в каминной трубе метель волком воет, в стекло снег колотится, будто пальцами из темноты скребется кто. От этого, от звуков этих, видно, и проснулся Карл.

А может, от иного — от того, что приснилась ему ныне Анисья, душа его ненаглядная. Стоит в сарафане, посреди сада, глядит с прищуром, улыбается, а на голове венок из цветков полевых желтеньких да синеньких. И вроде помнит Карл, что нет ее, что утопилась она, как тятенька ей сказал, что Карла на плацу шпицрутенами до смерти забили, — а вроде и есть — вон стоит, вся солнышком облитая, его к себе пальцем манит и тихо смеется.

— Иди ко мне, друг любезный Карлуша!.. Жутковато Карлу — ведь покойница его к себе зовет!

А все ж таки хочется подойти, упасть в ноги, обнять Анисью, прижать к себе.

А тут еще кто-то его в бок толкает навстречу ей. Обернулся Карл, а это не кто-нибудь, а батюшка его покойный Густав Фирлефанц, в платье иноземном и при голове, хоть Карл сам видел, как ее топор палаческий смахнул и как покатилась она с плахи под ноги народу праздному!

— Ну чего стоишь? — спрашивает отец. — Ступай, она ведь жена тебе!

И уж так хочется Карлу пойти, да не может он — ноги будто к земле приросли.

— Не могу я, батюшка! — говорит он.

А Анисья его все к себе манит, все зовет.

— А коли не можешь, то боле тебе ее не видать! — кричит, сердится батюшка, ногой оземь стуча.

Испугался Карл да проснулся.

А как проснулся — и впрямь услышал, будто стучит кто.

Да не снег в окно, а кто-то в дверь.

— Ну чего там?.. Кого нелегкая принесла? — крикнул Карл да, накинув халат, вниз пошел.

Никаких злодеев он не боится — на тот случай у него пистоли имеются. Что ему злодеи, когда он, в солдаты отданный, на турецкие штыки ходил да весь так изранен, что живого места нет!

Спустился.

Внизу, на лестнице, Прохор стоит, к двери ухом приложившись. Слушает.

— Чего там? — спрашивает Карл.

— Кажись, по вашу душу, — отвечает Прохор.

— Ну так открывай, чего медлишь? Прохор сбросил засов, распахнул дверь. За дверью посыльный офицер.

— Извольте, Карл Густовович, теперь ехать во дворец. Императрица Елизавета Петровна вас к себе требуют-с.

С императрицей не поспоришь.

— Прошка!

— Ага, барин!

— Прикажи, чтоб закладывали экипаж! Да поспешают пускай!

— Будет исполнено, барин!

Давно уж не было, чтобы Карла средь ночи поднимали. Видно, дело какое-то особое. Знать бы какое?.. Коли зовут к трону, никогда не скажешь вперед, зачем и что за сим может последовать — новые милости или каторга. Иные, бывало, и голов лишались...

Собрался Карл — переодевшись, надушившись и парик надев — да и поехал. До дворца путь неблизкий — чего только не передумаешь. Отец Карла — Густав Фирлефанц, подобно ему, при рентерее состояв, с самим царем Петром дружбу водил, за одним столом сиживал, из одного кубка вина пил, да все одно плахой кончил. Кто высоко залетел — тому больно и падать!..

Подкатили к крыльцу. Карла уж ждали.

— Следуйте за мной! — пригласил караульный офицер.

Солдаты почтительно расступились, взяв под козырек. Пошли по бесконечным лестницам, переходам и залам. Не куда-нибудь — в покои императрицы, чего не всякий удостаивается.

Встали пред дверью.

— Обождите здесь.

Офицер скрылся за дверью, но скоро вернулся. Распахнув дверь, с полупоклоном отшагнул в сторону.

— Императрица Елизавета Петровна ждут-с вас! И верно — ждала... Императрица Всея Руси!

— Заходите, любезный друг.

Встав, пригласила Карла идти за собой, проследовав в гардеробную, где хранились ее платья. Впереди шли, держа в руках подсвечники с горящими свечами, слуги. Миновали одну комнату, другую...

Вот она, зала, куда редко кто из посторонних попадает. Вдоль стен стоят привезенные из Европы шкафы да сундуки. В шкафах — платья. Великое множество — поговаривают, что поболе пяти тысяч, хотя кто их считал?.. Любит императрица хорошо одеваться, бывало, полдня пред зеркалами проводит, примеряя привезенные из Парижа да Вены обновы. Вот и теперь, проходя мимо венецианского, в рост, зеркала, приостановилась, мельком на себя взглянув. Обернулась к Карлу. Сказала: