Владимир Бобренев - Без срока давности

На стол Меркулову легла докладная, где, слегка приукрасив подправленной статистикой свои заслуги, Могилевский объявлял о серьезном «научном» прорыве в исследованиях по «проблеме откровенности». Генерал, понятное дело, обрадовался. Он проявил нескрываемый интерес к новому достижению начальника лаборатории в области токсикологии. Тотчас вызвал к себе руководителя 2-го управления генерала Федотова, предложил подключиться и продолжить «перспективное» исследование, подкрепить науку практикой.

— Выделяю вам, товарищ Федотов, в помощь сразу пятерых следователей, — объявил Меркулов. Но, видимо все-таки усомнившись в объективности рапорта об успехах лаборатории, уточнил: — Испытания будете проводить сразу по трем направлениям: с сознавшимися преступниками, с несознавшимися и такими, которые частично признали свою вину. Только после этого можно будет обнародовать результаты и приступать к практическому использованию изобретения Могилевского.

— Ясно, товарищ Меркулов.

— Надо досконально убедиться, насколько состоятельны предположения товарища Могилевского о возможности получения правдивых показаний без использования традиционных, так называемых особых методов воздействия.

— Да, резиновые палки и примитивный мордобой заставят любого подписать все, что сочинят следователи и опера, но до правды добраться позволяют далеко не всегда, — согласился Федотов, откровенно разговаривая с начальником о царящих в ведомстве пыточных порядках. — Нас теперь гораздо больше интересует подлинная информация, а не примитивные самооговоры.

— Это точно. И вот еще одно замечание, — поймал новую мысль Меркулов. — В эти исследования на «откровенность» никого не посвящать. Даже из числа сотрудников лаборатории. Пускай этот Могилевский возьмет с собой одного-двух самых доверенных ассистентов, и хватит. А то еще и опозоримся. Такое, к сожалению, на моей памяти случалось не один раз.

Федотов довел требование начальства до Могилевского. Тот взял себе в помощники Хилова и Наумова. Эксперименты решили проводить вне стен лаборатории. Особая засекреченность работы не позволила докопаться до сколь-нибудь систематизированной информации об этих исследованиях. Известно лишь, что чаще всего опыты организовывались либо в кабинете генерала Л. Ф. Райхмана, либо в следственной части по особо важным делам 2-го управления, выделившегося из НКВД самостоятельного Наркомата государственной безопасности. Могилевский, судя по всему, сделался и там своим человеком.

Как-то генерал Федотов представил Могилевскому заключенного, личность которого показалась начальнику лаборатории знакомой. Он долго напрягал память, силясь без подсказки вспомнить «пациента», как вдруг тот, увидев, что оказался наедине с человеком в белом халате, представился:

— Я Чигирев. Понимаете, тоже доктор, только занимался партийной работой.

Могилевский неожиданно узнал в Чигиреве того самого ненавистного ему секретаря парткома санитарнохимического института, который особенно досаждал ему своей постоянной подозрительностью, интересуясь историей с секретными материалами и исключением из партии. Своими расспросами и придирками он в те годы изрядно попортил Григорию Моисеевичу нервы. Мир тесен. И вот перед начальником лаборатории стоял сломленный, перепуганный насмерть человек, уже по всей форме прошедший обработку спецов из следственного управления и готовый наговорить на себя что угодно.

— Ну что, Чигирев, добился своего? — язвительно спросил Могилевский.

— Так точно, я своего добился.

— И чего же, если не секрет, ты добился? Выловил шпиона?

— Кто выловил? Я вас не понимаю…

— Ты меня-то хоть помнишь, Чигирев? Мы с тобой были когда-то очень хорошо знакомы. И вел ты себя по отношению к моей персоне как самая последняя скотина!

— Не припоминаю, чтобы мы с вами встречались, товарищ…

— Для тебя я вообще-то гражданин, а не товарищ. Но в качестве исключения, позволяю тебе называть меня товарищем. Даже коллегой, если хочешь.

— Простите, а почему меня привели к врачу? Или, может, вы выступаете в каком-то неизвестном мне, скрытом качестве?

— Одной ногой в могиле стоишь, а все выведываешь. Опоздал. Настучать на меня уже не удастся. Ну а насчет качества — доктор я. Только, сам понимаешь, тюремный. — Могилевский продолжал пристально разглядывать этого бледного, с ежиком на голове, в замусоленной казенной одежонке арестанта. В свое время у Чигирева был небольшой животик, лицо лоснилось от складок жира. Теперь перед ним стоял обыкновенный перепуганный доходяга, не вызывавший даже жалости. — Скажи, Чигирев, почему ты в спецодежде. Тебя осудили?