Сергей Алексеев: Магический кристалл

Однажды в пору этих тяжких размышлений Юлий ощутил сильный зуд на месте отрубленного большого пальца правой руки. Вначале он подумал, что это открывается рана: несколько раз из уродливого шрама, будто напоминание о прошлом, выходили осколки костей, раздробленных варварским топором. На сей же раз как-то утром он обнаружил твердый нарост под кожей и к вечеру того же дня из обезображенной плоти показался свежий, по-детски розовый ноготь.

Потрясенный, Юлий первое время прятал руку даже от себя и, едва проснувшись, с затаенной радостью смотрел, как подрастает палец, и молился с еще большим усердием, никому не показывая. Он предчувствовал, что это не случайно, что это какой-то добрый знак свыше, но опасался явить чудо понтифику или придворным, которые могли растолковать его иначе. И тогда император решил скрывать палец, пока не отрастет на полную величину, но как-то утром с ужасом увидел, что он по размерам чуть ли не вдвое перерос тот, что оставался целым на левой руке!

И именно в этот день Гавардал сообщил, что вот уже неделю ко дворцу приходит некий странствующий монах и просит, чтоб император принял его с важным известием, смысл коего может изложить лишь августейшему уху.

Первосвященник сразу никого не впускал к императору, подолгу выдерживая даже иноземных послов, дабы не избаловать их слишком легкой доступностью, и недельный срок говорил о настойчивости неизвестного странника. Лишенному прямой связи с миром Юлию был любопытен всякий приходящий человек, но стоило проявить хотя бы малейший интерес, как Гавардал никогда бы уже не допустил посетителя. Тут же император ощутил, что отросший палец и появление монаха как-то связаны между собой, и потому надо было отвлечь внимание понтифика. Он вынул руку из-под одеяния и показал Гавардалу.

— У меня вырос палец! Чернокожий первосвященник отпрянул.

— Его придется отнять, ваше величество!

— Почему?!..

— Это палец дьявола! То, что отчленено, без его вмешательства не может вырасти! Тем более таких размеров!

— А если это господь вернул мне утраченное?

— Господь возвращает утраченное лишь на небесах!

Император был разочарован, однако спорить не стал и с сожалением спрятал руку.

— Я впущу странника, — чтобы утешить его, пообещал понтифик. — На четверть часа. А пока приготовлю нож и золу сандалового дерева.

Юлий удалился в небольшую убогую келейку внутри дворца, где вел приемы, показывая, каким аскетичным и воздержанным должно быть существование могущественного владыки Середины Земли. И только опустился на скамью, как на пороге возник этот странник.

— Узнаещь меня, август?

Император вгляделся в небритое, изнеможденное лицо старика с веревкой на шее и по привычке, оставшейся со времен болезни, отрицательно покрутил головой, хотя голос странника и манера обращения были чем-то знакомы.

— Меня зовут Лука, — признался он, снимая с шеи петлю. — Я бывший консул… Пришлось обрядиться в монашеские одежды, иначе бы меня никогда не впустили к тебе, август.

Луку Юлий велел прогнать из дворца вскоре после того, как казнил трех приведенных им египетских лекарей, оказавшихся бесполезными.

— Неужто это ты пришел, Лука? — угрюмо спросил император, скрывая радость.

— Ты стал велик и могуч, август, — совсем недипломатично усмехнулся бывший дипломат, сбрасывая черную хламиду. — И тебя тоже трудно узнать, потому что и ты состарился.

— Да, мы оба немолоды… Где ты ныне обитаешь, Лука?

— В провинции твоей, август. Вдали от Ромея и великих дел, среди книжников и фарисеев Иудеи.

— Я не ссылал тебя…

— Нет, август, я сам туда ушел, по зову сердца.

— Можешь вернуться в Ромей, — позволил император.

— Пожалуй, я вернусь, только нескоро и не один приду, а с истинным учением, чтобы спасти тебя.

— Эх, знать бы, отчего спасаться!..

— Как от чего? От тьмы и заблуждений! — вдруг засмеялся Лука. — Тебе ведь жаль отросшего пальца? А этот черный Гавардал хочет вновь отрубить его! Ведь он думает о вмешательстве дьявола!…

Подслушать их разговор бывший консул никак не мог, поэтому Юлий подался вперед.

— Кто ты?

— Я предтеча твоих будущих великих свершений, август. А пока что странник.

Под неряшливым монашеским саваном у Луки оказались одежды ослепительной белизны, и от их сияния он преобразился, представ благородным, седеющим патрицием.

— Откуда ты узнал… о моем пальце?

— Это совсем нетрудно, август. Если б ты знал, кто мой учитель, не спрашивал бы.