Борис Акунин - Весь цикл «Смерть на брудершафт» в одном томе.

Булошников перевернул его, поднес к указанному месту. Старик сдвинул толстый том в кожаном переплете, и вся секция с тихим шелестом сдвинулась в сторону, за ней открылся темный прямоугольный проем.

Агенты переглянулись.

Наступала решительная минута.

Картинка 16

Отпев десять романсов и арий, солист удалился на пятиминутный перерыв. На столике в гримерной стояли букеты от поклонниц и бутылка вина. Пока Козловский, заполняя паузу, отстукивал на рояле «Калинку-малинку», Алеша прогревал горло «цаубертренком». Невидящий взгляд был устремлен в пространство, правая рука сжимала и разжимала мячик.

Раздалось легкое шуршание — кто-то пытался постучаться в портьеру.

— Vous permettez? [25] Вы позволите? ( фр. )

Это был распорядитель концертов синьор Лоди. В руке он держал вазу с фруктами.

— Мьсе Романофф, это комплимент от отеля, — сказал он, ставя ее на стол с таким видом, будто это был по меньшей мере ларец с драгоценными камнями. — Вы имеете большой успех. Что вы скажете, если мы предложим вам продлить ангажемент на неделю? Оплата — двойная против нынешней, у остальных членов труппы полуторная.

Ах, как он был некстати! Только мешал разобраться в мыслях и чувствах.

— Поговорим об этом позже, — недовольно сказал Алеша, обернувшись к надоеде.

Вдруг занавес резко качнулся. В конурку вошел Д'Арборио — маленький, прямой, с бешено горящими глазами. Махнул синьору Лоди, и тот с поклоном попятился вон.

Вот она, решительная минута!

— Что вам здесь нужно? — процедил Романов, чувствуя, как в глазах темнеет от ненависти.

Распорядитель просунул голову между шторами и плаксиво сморщился, что несомненно означало: «Как вы можете? Это же великий Д'Арборио!»

Великий Д'Арборио отчеканил, презрительно кривя тонкие губы:

— Мсье, я не привык исполнять роль рогоносца. Вы молоды, я хочу дать вам шанс. Немедленно, сию же секунду, убирайтесь — в Петербург, в Москву, к черту в преисподню. Иначе…

— Но ангажемент! Публика! — не выдержав, возопил синьор Лоди.

Поэт на него даже не оглянулся. Певец тоже не обратил на распорядителя ни малейшего внимания. Враги не отрываясь смотрели друг на друга.

Картинка 17

— Что «иначе»? — язвительно улыбнулся Алеша. Он вспомнил пушкинскую повесть «Выстрел» — как граф под прицелом Сильвио ел черешни. В вазе черешен не было, поэтому Алеша взял вишню, положил в рот. Жалко, Клара не видела.

— Убью, — будничным голосом известил его итальянец. — Пистолет, шпага — мне все равно.

Синьор Лоди испуганно прикрыл рот ладонью, но во взгляде зажглось жадное любопытство. Сцена, случайным свидетелем которой он оказался, обещала стать поистине исторической.

Алеша сказал:

— Пистолет.

Уж шпага-то точно исключалась. Даже если б он учился фехтованию, с такой правой рукой было не удержать и столового ножа.

Показав наклоном головы, что условие принято, поэт поманил пальцем распорядителя и заговори с ним по-итальянски. Тот почтительно кланялся на каждую фразу. Несколько раз прозвучало слово padrino. [26] Секундант ( ит. )

Ответ синьора Лоди был коротким и завершился прижатием ладони к сердцу. Кажется, собирался возразить, но одного взгляда хватило, чтоб бедняга заткнулся.

— Он станет нашим секундантом, — суммировал диалог Д'Арборио. — Не будем формалистами, лишние свидетели нам обоим ни к чему. У вас ангажемент, у меня… — Некрасивое лицо исказилось, как от приступа мигрени. — …У меня дела поважнее ангажемента. Всё это исключительно не ко времени. Но выше чести все равно ничего нет. В восемь утра. У старого платана. Он объяснит, где это. Расстояние, количество выстрелов — на ваше усмотрение. Мне это безразлично. Главное: никому ни слова.

Подождав секунду, не будет ли возражений (их не было), рогоносец вышел прочь.

Распорядитель схватился за голову:

— Santa Madonna! Signor Dottore!

Бросился вдогонку за поэтом.

Алеша стоял у зеркала, потирая разгоряченный лоб. В мозгу мгновенно понеслись лихорадочные, выталкивающие одна другую мысли.

Дуэль! Как у Пушкина с Дантесом. Только кто тут Дантес? Очевидно, я. Он ведь великий поэт, а я иностранец… Смеясь, он дерзко презирал земли чужой язык и нравы, не мог он знать в сей миг кровавый… Чушь! Ничего я не презираю! Просто этому чудовищу не место на земле! … Господи, только бы Козловский не узнал… Ах, Клара!

Словно услышав безмолвный зов, сбоку из-за портьеры вынырнула она и с плачем кинулась ему на шею.