Борис Акунин - Весь цикл «Смерть на брудершафт» в одном томе.

Пока генерал кричал и ругался, Козловский зажег папиросу. Пускал колечки дыма, смотрел в потолок. Иногда говорил в трубку:

— Так точно, сознаю… Никак нет, не надеюсь… А это как прикажете.

В паузе, когда его превосходительство после очередного риторического вопрошания задохнулся от чувств, штабс-ротмистр вставил то, что собирался:

— Глубину ответственности понимаю. Чего я не понимаю — с какой стати план развертывания оказался в Царском Селе, в штабе Гвардейского корпуса?

Начальник, похоже, первый пар уже выпустил. При такой комплекции долго гневаться трудно. Во всяком случае, ответил уже без ора:

— Его императорское высочество великий князь Николай Николаевич с началом военных действий становится главнокомандующим. Такое решение принято еще весной.

Тогда понятно. Никник (как называли гвардейцы своего шефа) — мужчина обстоятельный. Затребовал документ, чтобы как следует подготовиться. Выходит, наши стратеги войну предвидели и до выстрела в Сараеве? Ладно, не нашего ума дело.

Козловский решил, что можно переходить к делу. Эмоциональная часть окончена.

По-прежнему разглядывая потолочную лепнину, он доложил о проведенной работе.

— Рябцев сказал (я сам слышал), что папку с планом он вынес из секретной части и спрятал в тайнике на территории штаба. С двух часов ночи до девяти утра мои люди произвели там предварительный осмотр. Потом пришлось прекратить, потому что на службу начали прибывать сотрудники. Да и все равно, как его найдешь, этот тайник? Сами знаете, ваше превосходительство, там в ограде добрая сотня десятин. Чего только нет: штабные корпуса, гаражи, конюшни, плац, оранжереи, спортивный клуб… Я про клуб упоминаю, потому что в агентурной сводке на Рябцева написано: спортсмэн, гол-ки-пер футбольной команды.

Начальник переспросил про незнакомое слово.

— Голкипер? Понятия не имею, — пожал плечами Козловский. — Должность какая-нибудь. Выясним.

И вдруг слышит:

— Господин офицер, я знаю. Голкипер — это игрок, который в футболе «гол» защищает. Ну, на воротах стоит. Я сам на первом курсе…

Рассматривая потолок и сконцентрировавшись на тяжелом разговоре, про студента Козловский совсем запамятовал.

Замахал на мальчишку рукой: уйди, уйди, не до тебя.

В дверь бесшумно проскользнул отлучавшийся Пантелей Иванович, успокоительно кивнул. Очень вовремя!

— Кое-что, правда, зацепили, — сказал штабс-ротмистр начальству. — Может, и найдем герра резидента. Люди работают.

В общем, закончил разговор на ноте сдержанного оптимизма.

Студент все топтался у дверей, не уходил.

— Простите, господин офицер, а что такое «Генеральный план развертывания»?

У Лучникова на лице появилось вопросительное, даже недоверчивое выражение. Смысл этой гримасы был для князя нелестен: неужто, ваше благородие, вы при постороннем вели такие разговоры?

Прав был фельдфебель, безусловно прав.

Но про план развертывания Романову объяснить все-таки следовало. Иначе, не дай Бог, начнет расспрашивать знакомых, всяких встречных-поперечных.

Едва сдерживаясь, Козловский проскрипел:

— Это документ огромной важности. В нем изложен весь порядок предполагаемых действий против Германии. И благодаря вашей дурости этот план теперь может оказаться у немцев. Понимаете, что вы натворили? По крайней мере, хоть держите язык за зубами! Вашему слову можно верить?

Вид у студента сделался совсем убитый.

— Господи! Я очень виноват. Господин штабс-ротмистр, позвольте мне как-то исправить… Давайте я буду вам помогать. Я бесплатно, из одного патриотизма. Вы, может быть, думаете, я ни на что не годен? Я на велосипеде езжу, боксирую. Кстати, и в футбол играю. То есть раньше играл, хавбеком в университетской команде.

Сердиться на него Козловский больше не стал. Лишь устало попросил:

— Послушайте, хавбек, уйдите, а?

Мальчик продолжал лепетать чушь:

— Я сообразительный. У нас на факультете был чемпионат по разгадыванию ребусов, так я первое место занял…

— Марш отсюда!!! — гаркнул тогда князь страшным голосом. — Ребусы, тттвою мать!

Студента Романова за дверь вынесло будто ураганом.

— Значитца так, — доложил тогда Лучников. — В Питере двенадцать китайских прачечных и еще три в пригородах. В каждую послал по толковому человечку. — Он потрогал красное, распухшее ухо и усмехнулся. — А крепко вкатал мне боксер этот сопливый. До сих пор башка гудит.

Симе Чегодаевой жить на свете было трудно, но интересно. С одной стороны, она ужасно страдала. С другой — летала, как на крыльях. Оказывается, так тоже бывает.