Филипп Ванденберг - Пятое евангелие

Результат выглядел примерно так:

Кадка – Balnea

Ягненок – Agnus

Ветка дерева – Ramus

Лось – Alces

Знамя – Bellicum

Колесница – Bigae

Утка – Anas

Колос – Spica

Затем он прочитал начальные буквы латинских слов: BARABBAS.

– Господи всемогущий! – вырвалось у Кесслера.

Ведь он встречал это имя в одном из фрагментов текстов пятого Евангелия. Бараббас! Святая Троица, что же за тайну скрывало это имя?

На следующий день молодой иезуит почти не занимался своим непосредственным заданием. С самого дня покушения он постоянно был нервным и рассеянным. Кесслер не хотел себе в этом признаваться, но он боялся. С момента смерти Лозински Манцони, казалось, изменился. Конечно, он всегда не переносил поляка, однако христианская мораль заставляла професса говорить о покойном брате во Христе с сочувствием. Но Манцони видел в смерти коадъютора скорее организационную проблему, которая могла на некоторое время замедлить работы по расшифровке коптского пергамента.

Кесслеру казалось, что Манцони намеренно дал ему задание работать над фрагментом, расшифровать который из-за его ужасного состояния не было ни малейшей надежды. Этот клочок размером не больше ладони был скорее похож на изъеденную молью старую шерстяную шаль. Не представлялось возможности установить хоть какую-то связь между словами. Бессмысленная работа, заранее обреченная на провал…

Несколько раз в течение дня взгляды мужчин встречались, но никто из них не находил нужных слов. Казалось, молчанием они одновременно и бросали вызов, и принимали его. Не отрывая взгляда от стола, Кесслер размышлял над тем, как лучше подступиться к Манцони. Итальянец считал своим основным заданием прохаживаться, словно учитель в школе, между столами, за которыми работали иезуиты, и начинать дискуссию относительно того или иного отрывка текста. При этом каждый раз, когда професс подходил к рабочему месту Кесслера, на лице его читалось нескрываемое злорадство. Этот факт не мог ускользнуть от внимания молодого иезуита, и он еле сдерживался, чтобы не наброситься на Манцони.

Однажды совершенно неожиданно для себя – хоть Кесслер этого не хотел, но наверняка таким образом выплеснул свою ярость, – он выкрикнул итальянцу, проходившему в нескольких рядах впереди: «Скажите же, професс, кто такой этот Бараббас?»

В зале воцарилась мертвая тишина. Все взгляды были направлены на Манцони, который, словно собираясь вцепиться в горло бесстыжему нарушителю спокойствия, уже спешил с красным, словно спелый томат, лицом к рабочему месту Кесслера. Оказавшись у стола, он растерянно уставился на клочок пергамента, на котором из-за повреждений почти невозможно было ничего разобрать. Вопрос Кесслера завис в воздухе, словно это было какое-нибудь богохульное высказывание Карла Маркса. На самом же деле предполагалось, что все должно выглядеть так, будто молодой иезуит всего лишь задал вопрос своему старшему и более опытному брату по ордену.

Сначала Манцони устремил взгляд на пергамент. Затем внимательно изучил выражение лица Кесслера и взревел: «Покажите мне это место! Где вы видели слово “Бараббас”?»

Кесслер ухмыльнулся. От его внимания не ускользнуло то, что провокация возымела действие. Поэтому он не торопился отвечать на вопрос професса. Немец понял, что Манцони должен был знать на память текст лежавшего на рабочем столе фрагмента. Именно поэтому упоминание имени Бараббас» так разволновало итальянца. Ярость Кесслера росла с каждым мгновением: зачем было давать ему это бессмысленное задание?

– Я у вас кое о чем спросил, брат во Христе, – еле слышно прошипел Манцони. Сложившаяся ситуация, а также факт что все присутствующие ожидали развязки, были крайне неприятны профессу. Поэтому он подошел вплотную к Кесслеру, пытаясь таким образом заставить собеседника говорить как можно тише. Но запугать его было не так-то просто. Кесслер ответил громче, чем было необходимо:

– Монсеньор, сначала я задал вам вопрос. Почему же мы не отвечаете?

На такое нахальство со стороны младшего брата по ордену Манцони явно не рассчитывал. Он сделал паузу, прокашлялся и нервно осмотрелся по сторонам, а затем достал из кармана белый платок и вытер им шею. Жест, который скорее должен был помочь выиграть время.

– Бараббас? – переспросил он наконец с наигранным удивлением. – Я не понимаю вашего вопроса. Бараббас – автор данной рукописи. Вы же сами это прекрасно знаете!