Эллис Питерс - Страсти по мощам

Что-то промелькнуло в воздухе серебристой вспышкой и, упав на пол перед аналоем, со звоном разлетелось вдребезги, осыпав колени Колумбануса крохотными осколками стекла и окропив его рясу множеством мелких и липких капель. В тот же миг огонек лампады потух и в часовне воцарился непроглядный мрак.

Трясущийся от страха Колумбанус повалился на четвереньки и пополз по земляному полу. Острые осколки впивались ему в ладони и ранили до крови. Всхлипнув, он поднес руку к лицу, и в нос ему ударил дурманящий запах макового отвара. Колумбанус понял, что пол усыпан осколками сосуда с успокоительным снадобьем, того самого, что был запрятан в его суме, оставшейся в доме Кэдваллона.

Прошло около минуты, и глаза его стали привыкать к темноте. За ракой и алтарем находилось узенькое окошко, за которым чернело безлунное, усеянное звездами небо. Их слабый, мерцающий свет проникал в часовню. Из мрака вновь выступили смутные очертания предметов, и страх с новой силой обуял Колумбануса. Между ним и ракой маячила неподвижная тень.

Напряженно вглядываясь, Колумбанус увидел, что это фигура женщины. Свет из алтарного окошка падал ей на голову и плечи, ниже все тонуло во мраке. Он не заметил и не услышал, как она появилась, — просто возникла из небытия, пока он елозил по усыпанному стеклом полу и стонал от боли. Стройная, неподвижная женская фигура, укутанная в белое с головы до пят — святая Уинифред, облаченная в саван, истлевший много веков назад. Голова и лицо святой были скрыты под тонкой вуалью, а вытянутая рука указывала на перепуганного монаха.

Он отпрянул и на коленях попятился по полу, бессильно взмахивая руками, в тщетных попытках оградиться от нее. Неистовые слезы хлынули из его глаз и безумные речи полились с его губ.

— Я сделал это ради тебя! Ради тебя и нашего аббатства! Я совершил это ради преумножения славы нашего ордена. Я свято верил, что имею на то дозволение, твое и Всевышнего. Ибо он противился воле Господней. Он хотел оставить тебя здесь. Сделав это, я поступил, как надлежало.

— Сделав что? — требовательно и резко вопросила дева. — Говори прямо и рассказывай все!

— Я дал Жерому настою, подлил ему в вино, а когда он уснул, я тайком пробрался в лес и затаился в кустах возле тропинки. Завидев Ризиарта, я последовал за ним и… Я сразил его. О, сладостная святая Уинифред! Ты не можешь проклясть меня за то, что я поразил нечестивца, дерзнувшего выступить против благочестивого замысла!

— Ты ударил его в спину? — донеслось оттуда, где виднелась бледная фигура, и неожиданный порыв холодного ветра пронесся по часовне, слегка шевельнув вуаль на ее голове и пронзив до костей Колумбануса. Повеяло холодом могилы, как если бы его коснулась восставшая из мертвых. А она — она, несомненно, стояла теперь на шаг ближе к нему, хотя Колумбанус и не видел, чтобы она сдвинулась с места.

— Ударил в спину, как предатель и подлый трус! Признай это! Рассказывай все!

— В спину! — пролепетал Колумбанус. Словно побитый пес, он пятился на четвереньках, пока не уперся в стену. Отступать дальше было некуда. — Я признаю это! Я сознаюсь во всем! О милосердная святая, ничто от тебя не укроется! Сжалься надо мной! Пощади меня! Я сделал это ради тебя, только ради тебя!

— Ты сделал это только ради себя, — прозвучал обвиняющий голос, холодный как лед и обжигающий, словно лед. — Ты думал лишь об одном: как достичь высокого положения и власти в ордене, и, в угоду своему честолюбию, лживыми уловками возбуждал к себе внимание и почтение, кощунственно убеждая легковерных в том, что стяжал особое мое расположение. Я знаю, к чему ты стремился, — чтобы вся слава досталась тебе, чтобы тебя сочли избранником небес и светочем благочестия, и тогда ты смог бы стать приором в обход брата Ричарда, а если удастся, то обойти и приора Роберта, и сразу стать аббатом. Ты вознамерился увенчать свою голову митрой, стать самым молодым прелатом в Англии, а то и во всем христианском мире. Я вижу тебя насквозь, ибо мне ведомы такие, как ты, — безжалостные негодяи, готовые на все, лишь бы добиться власти.

— Нет, нет, — заскулил Колумбанус, задыхаясь и вжимаясь спиной в стену. Ибо — он отчетливо видел это — она приближалась, исполненная холодного гнева, и ее протянутые к нему руки источали смертельную угрозу.

— Все это ради тебя, только ради тебя! Я верил, что исполняю твою волю.

— Мою волю! — В голосе зазвучала уже ничем не сдерживаемая ярость, он разил, как кинжал. — Ты хочешь сказать, что я возжелала зла?! Я повелела тебе совершить убийство?!