Эллис Питерс - Страсти по мощам

В эту ночь отец Хью так и не вернулся домой из усадьбы Ризиарта. Брат Кадфаэль улегся на сеновале один, а рано поутру, памятуя о том, что брат Джон сидит под замком и некому позаботиться о еде, поднялся и занялся этим сам, а потом направился в загон к Бенеду, присмотреть за лошадками, которые нынче остались без конюха.

Работать на свежем воздухе было куда приятнее, чем сидеть и слушать разглагольствования приора, жаль только, что нужно возвращаться в дом отца Хью, на предстоящее собрание капитула, и опаздывать нельзя. Приор Роберт и здесь требовал неукоснительного соблюдения тех же порядков, что и в обители, и, хотя в Гвитерин братья приехали ненадолго, проводил собрания капитула каждое утро.

Монахи собрались в саду — теперь их осталось пятеро. Возглавлявший их приор Роберт держался как всегда торжественно и чинно. Брат Ричард прочел выдержки из житий тех святых, день которых выпадал на сегодня и на завтра. Брат Жером восклицал и поддакивал с обычным для него льстивым подобострастием. Но вот с Колумбанусом, как показалось Кадфаэлю, творилось что-то неладное. Вид у него был отсутствующий, а ярко-голубые глаза затуманены. Всякого, кто видел Колумбануса, поражал контраст между его могучим телосложением, гордой посадкой белокурой аристократической головы и смиренной, угодливой манерой держаться. Но в это утро молодой монах, видимо, так терзался по поводу какого-то своего греха — Бог; весть, подлинного или мнимого, — что на него жалко было смотреть. Брат Кадфаэль вздохнул — того и гляди, с ним опять приключится припадок, вроде того, из-за которого они здесь очутились. Кто знает — чего ожидать от этого полоумного святоши.

— Итак, у нас осталось только одно дело, — твердо заявил приор Роберт, — и мы должны довести его до конца. Я намерен еще более решительно настаивать на том, что мы имеем несомненное право увезти мощи святой Уинифред в Шрусбери. Правда, должен признать, что пока нам не удалось склонить на свою сторону местных жителей. Вчера я возлагал большие надежды на то, что святая поможет нам в этом благодаря молитвам и бдению наших братьев…

В этот момент брат Колумбанус всхлипнул, и все взгляды обратились к нему. Молодой монах поднялся со своего места, опустил глаза и, смиренно сложив дрожащие руки, обратился к Роберту:

— Отец приор, увы, mea culpa! <���Моя вина (лат.)> . Я виноват! Я согрешил и ныне желаю покаяться. Я пришел сюда в стремлении очистить свою душу и прошу наложить на меня епитимью, ибо причина продолжающихся неудач наших кроется в моем нерадении. Позволь мне сказать…

«Ну вот, — подумал брат Кадфаэль с досадой, — и началось. Чуял же я, что он непременно что-то выкинет. Впрочем, и то ладно, что не катается по траве и не бьется в истерике».

— Говори! — доброжелательно разрешил приор. — Мы знаем, что ты никогда не пытался оправдать свои провинности. Полагаю, тебе не стоит бояться, что мы будем к тебе чересчур строги. Обычно ты сам судишь себя без снисхождения.

Что правда, то правда, но верно и то, что, покаявшись вовремя да умеючи, можно рассчитывать избежать осуждения со стороны других.

Брат Колумбанус опустился на колени. Глядя на него, Кадфаэль не мог не восхититься гибкостью и грацией его движений, за которыми угадывалась скрытая сила.

— Отче, вчера ты повелел мне и брату Жерому отправиться в часовню и пребывать там во бдении, ревностно вознося молитвы за примирение, согласие и благополучный исход нашей миссии. Пришли мы вовремя, как я могу судить, около одиннадцати, и, вкусив пиши телесной, зашли в часовню и преклонили колени у аналоев, ибо там есть аналои, да и алтарь содержится в чистоте и благолепии. Но увы, отче, хоть и был я исполнен молитвенного рвения, бренная плоть оказалась слаба. Я и получаса не простоял на коленях, вознося молитвы, как, к величайшему стыду своему, позорно уснул, уронив голову прямо на аналой. И то, что с тех пор, как мы приехали в Гвитерин, я почти не спал, предаваясь размышлениям, никоим образом не может служить мне оправданием. Я должен был молиться, дабы окрепнуть духом и очиститься помыслами, — я же уснул, и тем самым нанес урон нашему святому делу. Должно быть, я проспал весь день, ибо пробудился, лишь когда брат Жером потряс меня за плечо и сказал, что явился посланец отца Хью и зовет нас идти с ним.

Колумбанус перевел дыхание и горячая слеза скатилась по его щеке.

— О нет, не взирайте вопрошающе на брата Жерома. Нет его вины в том, что он сокрыл мое прегрешение, ибо добрый брат не ведал о нем. Лишь только он коснулся меня, я тут же пробудился, встал и вышел вместе с ним. Он полагал, что я молился столь же неустанно, сколь и он, и не заподозрил ничего дурного.