Эллис Питерс - Страсти по мощам

— Скажи своему приору, что ему нечего бояться. Мне было бы стыдно признаться соседям, что меня пытались подкупить! Этого они не узнают, но то, на чем я стою, они должны услышать, да и ты тоже.

С этими словами Ризиарт устремился прочь, а отец Хью простер руку, чтобы предостеречь монахов от попыток его задержать.

— Не сейчас, не надо! Он же вне себя от гнева. Завтра можно будет придумать, как подступиться к нему, но сейчас не стоит и пробовать. Вам придется позволить ему сказать то, что он хочет.

— Ладно, — произнес приор, изо всех сил стараясь сохранить достоинство, — пусть, в таком случае, говорит в нашем присутствии.

Приор вышел на солнечный свет и встал рядом с дверью, а за ним по пятам последовали братья и остановились поблизости, подняв головы и молитвенно сложив руки. Они стояли у всех на виду, в то время как Ризиарт громогласно обратился к собравшимся гвитеринцам:

— Я выслушал все, что могли сказать мне эти люди из Шрусбери, вынес свое суждение и теперь должен сообщить его вам. Скажу сразу: им не удалось меня переубедить. Я считаю, что был тысячу раз прав, выступая против святотатства, которое они хотят совершить, и утверждаю, что место святой Уинифред здесь, среди нас, где она находится испокон веков. Было бы смертельным грехом позволить увезти ее отсюда, где она оказалась бы в окружении чужеземцев, которые молитвы, и те стали бы возносить на незнакомом ей языке. Клянусь, что до смертного часа буду противиться любой попытке потревожить ее прах, и призываю вас принять такой же обет. На этом наш сход окончен.

Так сказал Ризиарт, и действительно обсуждать больше было нечего. На глазах у побледневшего приора Ризиарт удалился по лесной тропинке, а следом, в благоговейном и сосредоточенном молчании, рассеялись во всех направлениях общинники. Всего несколько мгновений, и вытоптанная зеленая поляна опустела, как по волшебству.

— Отец приор, ты бы хоть предупредил меня, что собираешься сделать, — робко упрекнул Роберта Хью, — я бы сразу тебе сказал, что это скверная затея, хуже не придумаешь. Ну сам посуди, чем могут деньги привлечь такого человека, как Ризиарт? Даже если бы он был корыстолюбив, — а он не таков, — тебе надо было бы найти к нему другой подход. Я-то думал, ты разобрался, каков его нрав, и обратишься к нему со смиренным прошением — дескать, бедные английские паломники лишены святой покровительницы и просят оказать им снисхождение. Тебе стоило воззвать к его великодушию, глядишь, он бы и согласился.

— Я прибыл сюда с благословения церкви и с дозволения государя, — жестко возразил приор, которому и самому уже изрядно надоело без толку повторять одно и то же, — не может же мне помешать упрямство одного местного сквайра! Или мой сан ничего не значит у вас, в Уэльсе?

— Почти ничего, — откровенно ответил отец Хью, — конечно, мои прихожане уважают людей, отрекшихся от мира, но это скорее относится к отшельникам, чем к орденским братьям.

Бурное обсуждение затянулось до вечерни, да и на самой вечерне сказалось, ибо приор Роберт произнес устрашающую проповедь. Подробно перечислив все знамения, указывающие на несомненное желание Уинифред упокоиться в святилище в Шрусбери, Роберт пригрозил ее гневом всякому, кто посмеет воспротивиться ее воле, и предрек, что возмездие святой будет ужасно.

Такой путь избрал Роберт для того, чтобы достичь столь необходимого примирения с Ризиартом. И хотя Кадфаэль, осмелев, постарался при переводе смягчить речь приора, он не сомневался, что среди собравшихся в церкви были люди, знавшие английский достаточно для того, чтобы понять, куда тот клонит. Сразу же после службы они разнесут рассказ о проповеди по всему Гвитерину, и очень скоро даже те, кто не был у вечерни, узнают, что английский приор стращал прихожан, напоминая об участи принца Крэдока, тело которого истаяло, словно снег, и исчезло с лица земли, а уж о том, что приключилось с его душой, и подумать страшно. И что то же может случиться с тем, кто посмеет не покориться велению святой.

Отец Хью озабоченно обдумывал, как бы ему всех примирить и успокоить. Большая часть вечера ушла у него на то, чтобы убедить приора хотя бы выслушать его. Наконец Роберт выдохся, и священнику удалось вставить слово.

— Ризиарт вовсе не нечестивец! — заявил священник.

— Не нечестивец? — возмущенно воскликнул брат Жером и воздел очи, взывая к небесам. — Случалось, что и за меньшие прегрешения людей отлучали от церкви! — Значит, их отлучали от церкви ни за что, — настойчиво возразил отец Хью, — и, по правде сказать, я думаю, что такое бывало. А Ризиарт прекрасный человек, добрый христианин, щедрый и великодушный, а если и вспылил, то что же тут удивительного: ведь он неверно вас понял и считает себя оскорбленным. И если ты, отец приор, хочешь, чтобы он уступил, тебе придется сделать первый шаг к примирению. Конечно, тебе не стоит отправляться к нему лично — об этом я не прошу и даже не советую. Но вот если бы к нему явился я, скажем, с братом Кадфаэлем, которого все знают как доброго валлийца, да попросил забыть обо всем, что было сказано и сделано, и с открытым сердцем начал разговор снова — думаю, он бы не отказал. Уже одно то, что к нему обратились с просьбой, его бы обезоружило — такой уж он человек. Я не могу ручаться за то, что он переменит свое мнение, — это уж как Господь положит, — но что выслушает тебя, не сомневайся.