Сергей Лавров - Выстрел собянской княжны

Сашенька взвилась тут же!

— Я не говорила никогда, что эти письма писаны мне! — закричала она без дозволения. — Этот господин врет! Я говорила, что они мне принадлежат! Это не одно и то же!

— Вы, господа присяжные, видите сейчас эту изворотливость в действии! — сделав красивый жест рукой, сказал Морокин. — Да, сударыня, именоваться княжеским титулом и владеть им по праву — это разные вещи!

— Я владею им по праву рождения! — в запале крикнула обвиняемая.

— Она именовалась чужими именами только в шутку! — попытался прийти на помощь подзащитной Арсеньев. — Здесь, в зале я вижу господина Дубровина, ее бывшего жениха, он может подтвердить мои слова!

Адвокат спешно подошел к скамье обвиняемой и тихо сказал ей:

— Молчите, молчите, ради бога! Вы же сами себя губите! Разве не видите вы, что он это делает специально, чтобы разозлить вас и выставить в дурном свете?!

— Прекрасно! — даже с некоторой радостью подхватил слова Арсеньева торжествующий и беспощадный Андрей Львович. — Я готов сделать перерыв в своей обвинительной речи! Пусть господа присяжные познакомятся с достойнейшим человеком, над чувствами которого госпожа Рыбаковская надругалась, и которого она просто бросила! А из последних слов о праве рождения вы можете себе представить, что думает о нас всех госпожа Рыбаковская! О нас всех, не обладающих этим загадочным «правом рождения», которое может далеко завести человека, единственно на нем строящего свои поступки! Она нас всех пре-зи-ра-ет!

Присяжные, пошептавшись, заслушали Дементия Дубровина, элегантного, холодного и сдержанного. Показания его были сухи, корректны и уважительны по отношению к судимой женщине.

— Чертовски достойно держится! — с сожалением шепнул Арсеньев сжавшемуся в комок Кричевскому. — Боюсь, это достоинство не на нашу мельницу! Зачем она его бросила — не понимаю!..

Далее отдохнувший во время показаний Дубровина Морокин был просто «маккавеевским молотом», как писали о нем на следующий день газеты. Он говорил о многомесячном запирательстве Рыбаковской, о ее повторном крещении, о том, что она завела любовника, находясь под стражей, и планировала совершить с его помощью побег. В этом месте адвокат перебил его резким протестом, потребовав свидетелей, и Андрей Львович, даже не глянув в сторону Кости, свидетелей предоставить отказался.

Когда прозвучали его слова о повторном ложном крещении, на лицах присяжных была заметна оторопь. А Морокин тут же заявил, что и болезнь ее в тюремном замке фальшивая, поскольку замечено было, что Рыбаковская, работая на кухне, пила там бычью кровь, с целью потом изображать кровохарканье. Оторопь сменилась отвращением, несмотря на выкрики Сашеньки с места о том, что это все ложь.

— Протестую! — снова встал Арсеньев, обращаясь к судье. — Ваша честь! Поведение моей подзащитной в тюрьме не является предметом сегодняшнего разбирательства! Пусть обвинение говорит по сути дела!

— Я как раз это и собираюсь сделать! — резко отвечал Морокин. — Все сказанное имеет к рассматриваемому делу самое непосредственное отношение, потому что показывает всю низость падения Александры Рыбаковской, всю темень ее заблудшей мечтательной души, с детства не знавшей доброго наставника! Господа присяжные! Ваша честь! Обвинение уверено, что Александра Рыбаковская двадцать второго февраля одна тысяча восемьсот шестьдесят шестого года от рождества Христова, находясь в состоянии злобного раздражения, вызванного уязвленной гордостью от намерения Лейхфельда расстаться с нею, не добившись успеха в попытках напугать его угрозой своего самоубийства, перешла логически к угрозам убийства его, которые и осуществила умышленно! Я закончил, господа!

— Браво! — в полной тяжелой тишине прозвучал с задних скамей одинокий голос Розенберга. — Пусть справедливость восторжествует!

Был сделан еще один перерыв, во время которого утомленный товарищ прокурора позволил себе в буфете пропустить подряд несколько рюмок водки. Дело его было сделано, и сделано неплохо. Далее все зависело от заключительной речи адвоката.

В зале судебных заседаний стояла гробовая тишина, когда Константин Арсеньев, откашлявшись предварительно, вышел к трибунке и положил на нее конспект своей речи, весь исчерканный по ходу выступления товарища прокурора.

— Господа присяжные заседатели! — мягким и доброжелательным голосом начал он. — Прошу заранее прощения за свое выступление, которым утомлю вас, ибо в отличие от товарища прокурора я намерен говорить только по существу дела. Вы могли уже убедиться из речи товарища прокурора, что в настоящем деле решение ваше зависит прежде всего от того взгляда, который образовался у вас на слова Лейхфельда. Вы уже могли убедиться, что в настоящем деле нет, собственно, ни одной улики против подсудимой, кроме тех слов, которые различные лица приписывают покойному Лейхфельду. Вы знаете, что несмотря на то, что больной Лейхфельд жил еще десять дней и большую часть времени находился в полном уме и здравой памяти, от него не было отобрано никакого формального показания! Таким образом, мы все поставлены в печальную необходимость собирать совершенно разноречивые сведения о том, что говорил Лейхфельд, из показаний разных лиц, находившихся с ним в различных отношениях, говоривших с ним в разное время и по разным поводам!