Кристоф Доннер - Король без завтрашнего дня

Эбер, как помощник прокурора, один раз в неделю бывал с инспекцией в Тампле. Предполагалось, что он осматривает строящиеся укрепления и проверяет их надежность. Каждый раз он составлял отчет, который муниципальные гвардейцы, согласно своим обязанностям, передавали в бюро Генерального совета Коммуны.

Понемногу его начало раздражать то, что к ребенку Капета все окружающие относились с явной симпатией. Он подумал о Франсуазе, которая была на седьмом месяце беременности. Каким будет место его ребенка в жизни, что будет значить его титул гражданина, о каком равенстве его с ребенком короля может идти речь, если последний продолжает вызывать едва ли не преклонение? Отцовское чувство, переполнявшее сердце Эбера, еще сильнее подхлестывало его нетерпеливое желание избавиться от всех пережитков монархии: он поклялся, что его ребенок родится в стране без короля и станет представителем очищенной нации. Так чего еще ждать, для того чтобы осудить Людовика XVI?

«Есть в Конвенте горстка засранцев, которые хотят, чтоб мы пятились как раки, хотят помешать нам свершить правосудие над гнусным боровом из Тампля!» — снова негодует папаша Дюшен.

Помнят ли еще о войне? Заботит ли кого-нибудь участь солдат Свободы, каждый день гибнущих на фронте?

Папаша Дюшен радуется взятию Монса и Турне, он доволен тем, что скоро увидит возвращение наших бравых санкюлотов, увенчанных лаврами, — но будет еще больше рад, если «истребят, наконец, всех господ, какие еще остались в стране». Он обнаружил «свору аристократов, которые хотят посадить на трон мелкого ублюдка, этого бывшего дофина, тряпичную куклу в руках мамаши, которая не знала его отца!»

Папаша Дюшен переодевается медиком, чтобы пощупать пульс австриячки. Его диагноз гласит, что никто в этой семейке по-настоящему не болен: «все они — проклятые притворщики!»

В другой раз он переодевается графиней Полиньяк, и королева бросается ему на шею. Думая, что снова обрела свою «милашку», она осыпает его «гнусными поцелуями», и он уверяет, что «чуть не выблевал ей в физиономию все красное вино, какое залил себе в глотку в этот день». Он передает и очередное свидетельство гнусности королевы — фразу «Да когда ж они все сдохнут, проклятые якобинцы?»

11 декабря 1792 года в Париже поднялся великий переполох. Во всех кварталах били общий сбор и объявляли последнюю новость: за королем явился отряд всадников, чтобы отвезти его в Конвент и предать суду.

Людовик XVI хотел увидеть сына и попрощаться с семьей перед отъездом, но ему в этом отказали. Тогда он молча сел в карету и за всю дорогу не произнес больше ни слова.

В Конвенте, в присутствии депутатов и допущенных на процесс наблюдателей, королю пришлось отвечать на обвинения в предательстве и коррупции. Он почти не защищался, потому что все было очевидно: он и в самом деле платил газетам, чтобы извратить общественное мнение; он, в определенном смысле, и правда действовал в пользу иностранных армий; он привел страну к разрухе. И, прежде всего, он действительно пытался бежать. Груда доказательств все росла, и напрасно Людовик XVI пытался их отрицать или представлять факты в ином свете — никого это не убеждало. А впрочем, у него и не было такой цели: он знал, что уже приговорен, ему лишь хотелось как можно быстрее со всем этим покончить, даже если инстинкт самосохранения порой брал верх, — и тогда он заявлял о своей невиновности и требовал амнистии, право на которую давала ему Конституция. Обвинители отвергали эти доводы, пожимая плечами. Ни одно из прав человека не распространялось на бывшего монарха.

«Какого черта столько церемоний, чтобы отправить на гильотину самого гнусного из всех негодяев?»

Папаша Дюшен был убежден, что и одного дня хватило бы, чтобы допросить обвиняемого, устроить ему очные ставки со свидетелями и отправить на казнь. Но, к его величайшей досаде, процесс продолжался шесть недель. «Черт подери, да неужто так трудно отрубить голову этому рогоносцу?»

На Рождество, испытывая отчаяние из-за того, что ему не дают увидеться с детьми, Людовик XVI пишет завещание: «Я рекомендую моему сыну, если когда-нибудь ему выпадет несчастье сделаться королем, забыть всю горечь и ненависть».

Несчастье сделаться королем…

На следующее утро Людовика XVI снова повезли в Конвент на очередное судебное заседание. По пути у него завязался разговор с сопровождавшими его Шометтом и Куломбо о литературе и достоинствах Тацита и Тита Ливия в сравнении, в то время как толпа снаружи бушевала: «Смерть королю! Да здравствует Республика!»