Кристоф Доннер - Король без завтрашнего дня

Однако в последний момент решение снова изменили: на сей раз выбрали аббатство Сен-Антуан. Между Учредительным собранием и Коммуной вновь разгорелся спор. Коммуна одержала верх.

Коммуной называлось объединение санкюлотов, состоявшее из 48 секций, включавших в себя делегатов всех парижских округов. Неизвестно точно, с помощью каких манипуляций Эберу удалось достичь своих целей, но в итоге было решено, что королевскую семью заточат в тюрьму Тампль.

— Тампль! — в ужасе воскликнула Мария-Антуанетта, услышав этот приговор.

Поздно вечером следующего дня королевская семья наконец смогла покинуть ложу переписчиков. Все члены семьи были измучены, грязны и голодны. Их посадили в карету, вместе с мадам де Турзель и ее дочерью Полиной, которым удалось избежать недавней резни в Тюильри, и графиней де Ламбаль, которой не удалось избежать следующей расправы.

Карета замедлила ход и остановилась на Вандомской площади, освещенной факелами: там снимали с постамента статую Людовика XV. Карета несколько минут стояла на месте, чтобы король смог разглядеть этот республиканский спектакль во всех подробностях и представить, что ждет его самого.

— Если бы они воевали только со статуями, — вздохнул Людовик XVI.

Этот добряк-рогоносец был неисправим.

Карета въехала во внутренний двор Тампля. Силуэт башни четко вырисовывался на фоне залитого лунным светом неба. Нормандец вспомнил гравюры из своих учебников истории. Он знал, что в тюрьме должны быть застенки и «каменные мешки».

— Сколько раз я просила графа д’Артуа, чтобы он приказал разрушить эту башню! Она всегда внушала мне ужас!

Обустраиваться пришлось долго. Все вокруг было влажным. Тем временем свежий номер «Папаши Дюшена», отпечатанный уже в собственной типографии Эбера, дышал ликованием:

«Вот уж праздник — чисто Рождество! Мы так долго пели „Дело пойдет!“, что оно наконец пошло!»

Теперь, когда королевская семья в Тампле, что с ней делать?

«Успокойся, толстый боров, французы не будут пачкать руки кровью труса! Они оставят тебе жизнь», — обещает папаша Дюшен.

Но какими же новостями станет питаться газета Эбера, если король так и будет спокойно сидеть в заключении? Чтобы развлечь читателей, папаша Дюшен меняет мнение:

«Никакой жалости к этому монстру; никакого прощения величайшему мерзавцу всего человечества! Да, нужно, чтобы предатель Капет был осужден; нужно, чтобы свободный народ раздавил это насекомое, которое вообразило себя выше законов, выше нации!»

Что ж, эта семейка становилась весьма рентабельной — благодаря занесенному над ней дамоклову мечу.

«— Два дня назад я был в Тампле, — рассказывает папаша Дюшен, — и увидел там всех своих старых знакомых из Тюильри. Они ходили туда-сюда, перешептывались, хихикали; мадам Вето и ее лесбиянки как будто насмехались над нами! Но вот пришел приказ из муниципалитета — забрать оттуда мадам Ламбаль, мадам Турзель и других потаскух из компании мадам Вето.

Что тут началось: переполох, рев, обмороки! Потом все стали обниматься на прощанье.

Стройте теперь свои заговоры с летучими мышами — они будут вашим единственным обществом! Папаша Дюшен станет вашим сторожем; отвечаю, что отныне и кошка сюда не проскочит!»

Несколькими днями позже папаша Дюшен хитроумно рассуждает: «Можно ли гильотинировать короля? Мать вашу, а почему бы и нет? Разве мы не свободные люди? Разве король, в сущности, не такой же гражданин, как и все остальные?»

В стенах Тампля началась новая жизнь. Вызывает удивление невероятная способность к адаптации этих людей, у ног которых некогда лежал целый мир и которые теперь оказались в нищете, бездействии, бессилии и унижении. Это поражает и восхищает одновременно — поскольку они продолжали оставаться властителями. Что-то в их глазах, в их осанке было вызовом всеобщему равенству, братству торжествующих толп.

Людовик XVI легко получил доступ в библиотеку тамплиеров — истинную сокровищницу редчайших книжных шедевров, лучших трудов греческих и латинских классиков. Это позволило ему, кстати, продолжать образование сына.

Давая Нормандцу первые уроки счета и письма, Людовик XVI убеждался в превосходной работе аббата д’Аво, прежде занимавшегося с мальчиком. Дофин писал упражнения на отдельных листках или в тетрадках, которые потом у него забирали, чтобы продать, сначала из-под полы, а двести лет спустя — в отеле «Друо» под стук молотка аукциониста.