Кристоф Доннер - Король без завтрашнего дня

В Тюильри у дофина был свой садик на берегу реки. Каждое утро мальчик шел туда собирать цветы для матери. Это были красные розы. Вечером их втыкали в землю, а утром он их собирал.

Эбер познакомился с Франсуазой Гупиль в ходе патриотического рейда в монастырь Непорочного Зачатия, занимавший уродливое здание недалеко от сада Тюильри.

Он вошел туда в сопровождении десятка муниципальных гвардейцев — расхристанных, грязных, зато с трехцветными кокардами, вручную изготовленными дома. Сам Эбер был хорошо одет, не имел при себе оружия и держался особняком. Настоящий политический комиссар.

Благодаря успеху своей газеты Эбер стал одной из заметных фигур Революции. Между написанием статей и веселыми вечеринками в кафе «Корраза», где вино лилось рекой, он порой разыгрывал примерного гражданина. Его избрали президентом одной из секций Трибунала, под ироническим названием «Благая весть», отвечающей за борьбу с духовенством. Шла повальная дехристианизация — уже вовсю грабили церкви, расплавляли золотые дароносицы, теперь нужно было освободить монахинь из монастырей. Эбер решил отправиться с остальными, чтобы собрать материал для очередного памфлета: «Папаша Дюшен навещает монашек в монастыре Непорочного Зачатия».

Он обратился к монахиням, испуганно жавшимся друг к другу во внутреннем дворике:

— От имени коммуны Парижа и по воле народа я объявляю вас свободными!

Монахини в замешательстве переглядывались.

— Ну так что, — не выдержал один из гвардейцев, — слышали: гражданин Эбер вам объяснил, что вы больше не подчиняетесь своему папе… Да они и впрямь ничего не понимают, эти шлюхи! Вы свободны! Вы — гражданки! Все имущество Церкви отныне принадлежит Нации. Учредительное собрание, исполнитель воли правящего народа…

— Оставь их в покое, они просто растерялись.

— Мы решили жить и умереть в святой вере.

— От чьего имени вы говорите?

— Я — мать-настоятельница.

— Со всем этим покончено: больше нет господ, нет наставников. Сейчас мы спросим каждую по отдельности…

— Я знаю своих сестер.

— А вот посмотрим.

Эбер отправил гвардейцев грабить монастырь, а сам начал расспрашивать монахинь. Тогда он и заметил сестру Марию, стоявшую чуть поодаль от «этих злобных старых куриц, воняющих страхом». Мария не боялась, напротив, она смотрела на него с любопытством. Он привлек ее внимание, потому что так сильно отличался от других — элегантностью, невысоким ростом, хорошо поставленным голосом, манерами.

Сестра Мария в миру звалась Франсуазой Гупиль, ей было тридцать пять лет, она родилась в Париже. В монастырь она поступила в октябре прошлого года, после того как ее покровитель-аристократ виконт де Карруж уехал в Кобленц. Это была женщина примерно того же типа, что и мадам Коффен, привезенная алансонским аптекарем из Парижа: и танцовщица, и шлюха. Эбер узнал о ней достаточно, чтобы отправить ее на виселицу. Или чтобы предложить ей собственное покровительство, от которого она, конечно, не откажется.

Пока гвардейцы стаскивали во двор золотые кресты, чаши и другие предметы церковной утвари, предназначенные в расплав, Эбер забрал Франсуазу, единственное настоящее сокровище этого монастыря и величайшее счастье всей своей жизни.

Выйдя за ворота, они пересекли вал Фельянов и оказались в саду Тюильри. По удачному совпадению именно в это время дофин копался в своем садике в окружении свиты. Собралась целая толпа. Впервые в жизни Франсуаза увидела дофина. Кругом были конные стражники, музыканты, десятки детей со своими гувернантками, аристократы, светские и полусветские дамы… Франсуаза была совершенно потрясена, неожиданно оказавшись посреди такого стечения людей — революционного, патриотического, экуменического. Столько красоты и счастья излучала эта нация! Франция была воистину великой страной!

Эбер то и дело обменивался приветствиями с друзьями — депутатами, идущими с очередного заседания, журналистами, актерами — и всем представлял Франсуазу: «Гражданка Гупиль!» Она краснела от удовольствия.

В двух сотнях метров от сада король наблюдал за происходящим в подзорную трубу из окна своего кабинета. Он снова отыскал этот голландский инструмент и вернулся к старым привычкам. Триумф Нормандца мог бы вызвать у него горечь и ревность, но этих чувств Людовик XVI не испытывал уже очень давно. Стоя лицом к лицу с причиняющей ему боль реальностью, он лишь невозмутимо фиксировал ее. Сегодня он пытался вычислить все, что отличало его от сына, который на самом деле не был его сыном: Нормандец был настолько же подвижным, насколько он сам — медлительным, настолько же изящным и непринужденным, насколько он — неповоротливым и застенчивым. Людовик XVI был этим доволен: популярность дофина вселяла в него уверенность, служила ему защитой от толпы. Кстати, завтра нужно будет прогуляться вместе с ним в предместье Сен-Антуан, на встречу с трудящимся народом. Нормандец будет сопровождать его на все собрания, служа ангелом-хранителем в сердце хаоса. Они вместе будут посещать праздники — хотя полеты воздушных шаров, которые устраивает месье Монгольфье, уже давно не забавляют принца.