Имоджен Робертсон - Орудья мрака

Грейвса поражала скорость, с которой способен был передвигаться господин Чейз. Даже раскаляющаяся дневная жара и толпы людей у Хай-Хоубернской дороги, которые нещадно толкались, невзирая на вращающиеся поблизости колеса экипажей и телег, не мешали ему идти вперед широкими шагами, и лондонцы, отдавая должное сильной воле и крепкой руке, расступались перед ним. Грейвс скакал за ним по пятам, то и дело получая толчки от тех, кто пропускал пожилого мужчину, и оступался на мостовой, усеянной обломками и мусором. Молодой человек размышлял: а вдруг он стал свидетелем демонстрации, показательного примера того, как ничтожны его собственные силы в сравнении с крепостью главы семьи, в которой он жил? Юноша разрывался между негодованием и усовещеньем. Нынче утром ему удалось быстро успокоить детей, однако, впервые прочитав в Александровом завещании, что он назван опекуном, Грейвс испугался. Он бы никому не позволил обозвать себя трусом, однако это бремя ужаснуло его.

Господин Чейз резко остановился, и Грейвс, целиком поглощенный собственными мыслями, чуть не врезался ему в спину на полном ходу. Замерев, господин Чейз поднял голову и принюхался.

— Сюда, господин Грейвс. Я хотел завершить разговор с вами вдали от дома, и, я полагаю, моя кофейня — вполне подходящее место.

Грейвс опустил руку в карман. У него было четыре шиллинга и, несмотря на то, что он задолжал их Моллою, этой суммы будет достаточно, чтобы выглядеть по-джентльменски в общественном месте. Они почти добрались до кафе, весьма милого домика с высокими эркерами, который уже заполнили посетители с трубками и газетами; возле них стояли кофейники с длинными ручками, напоминающие кальяны из арабских заведений у порта. Когда они вошли, господин Чейз поздоровался с несколькими мужчинами, однако столик выбрал в более уединенном уголке, там, где уместились бы лишь они с Грейвсом, и заказал юной подавальщице, приветствовавшей его по имени, напиток и трубки.

Грейвс огляделся. В последние годы кофейни плотно вплелись в полотно лондонской жизни, и каждая из них в течение всего нескольких месяцев существования обретала и собственный дух, и свой круг постоянных посетителей. В том заведении на Флит-стрит, [25] Флит-стрит — улица в центре Лондона. С начала XVIII в. на ней стали открываться редакции большинства британских газет. Несмотря на то что почти все они сейчас переехали в другие районы, название этой улицы — по-прежнему синоним английской прессы. Флит-стрит также славилась своими кофейнями и тавернами, которые часто посещали известные литераторы. что обычно посещал Грейвс, дабы утешить себя в минуты разочарования или отпраздновать победу — истинную или воображаемую, посетители либо казались измученными и болезненными, либо громко обменивались колкостями и насмешками. Там и шагу нельзя было ступить без того, чтобы друг или случайный знакомый не положил испачканную чернилами руку на твой рукав и не шепнул на ухо какую-нибудь сплетню, жалобу на возмутительное отношение типографа либо же не объявил, что был оскорблен в чьих-то дурных и худо рифмованных виршах. Некоторые посетители почесывали свои плохо подогнанные парики и, сощурив глаза от дыма, смотрели в потолок, силясь отыскать вверху верное слово либо подходяще звучащую фразу, дабы завершить заметку, которая заставит друзей завидовать, а врагов сразит наповал, словно армию деревянных солдатиков. Прочие, сидя за широкими столами, похвалялись недавними вознаграждениями и будущими успехами, очевидно не обращая внимания на то, что товарищи избегают смотреть им в глаза.

Глядя на хвастунов, Грейвс обычно испытывал сочувствие, поскольку знал наверняка, что их конторки покрывала пыль, а страницы оставались пустыми. Человек, в самом деле приступивший к работе, никогда не станет разглагольствовать о ней с такой гордостью и охотой. Лишь в мыслях работа может обладать подобным очарованием. Молчаливые люди с рассеянным видом и глубокими морщинами на лбу, которые, казалось, в любой момент могут разразиться слезами, — вот в ком Грейвс узнавал писателей, окончательно разуверившись в хвастунах и рифмоплетах, что постоянно ищут покровителя или клянут своих врагов.

Кофейня, коей оказывал предпочтение господин Чейз, казалась куда более уютной. Ее посетители были хорошо одеты, как и сам господин Чейз, и в основном столь же дородны. У них не было претензий на высокую моду — кафтаны этих джентльменов не украшала чрезмерная вышивка, на них не красовались позументы и печати, однако скроены они были хорошо и демонстрировали прекрасное качество. Грейвс вспомнил двух кошек своей матушки — холеных счастливых животных, любивших после удачной охоты вылизывать лапки, лежа у камина. Видимо, дела в целом приносили хороший доход, несмотря на волнения в городе. Грейвс воображал, что за разговорами и стуком чашек слышится мурлыкание, исходящее от людей, которые, даже попивая кофе и покуривая трубки, зарабатывают куда больше, чем способны потратить их семейство и прочие иждивенцы.