Клод Изнер: Маленький человек из Опера де Пари

Он выбивался из сил, поднимаясь и спускаясь по лестницам с первого этажа на седьмой. Там, на седьмом, над административными кабинетами, было его логово, его убежище — чуланчик с «бычьим глазом», [8] «Бычий глаз» — круглое слуховое окно. (Примеч. пер.) а внутри — медная кровать, молельная скамеечка и ларец с выложенным мозаикой из желтых стекляшек именем «Саламбо» на крышке. В ларце хранились сокровища Мельхиора, всё его добро и трофеи, добытые во время ночных вылазок в учебные залы: ленты, кружева, стоптанные балетки и прохудившиеся чулки (нельзя отрицать, что некоторые вещи вызывали в нем нездоровое возбуждение).

Чтобы пресечь пересуды, Мельхиору в конце концов пришлось легализовать свое присутствие и договор аренды с правом продления позволил ему занять жалкие восемь квадратных метров на законных основаниях.

К себе в каморку Мельхиор пробирался со стороны бульвара Османа, старательно прячась от месье Марсо, вахтера, обитавшего в служебном помещении на первом этаже, где стены сверху донизу были увешаны фотографиями артистов. Фуражка, зеленый редингот с адмиральскими пуговицами, встопорщенные седые усищи как у Виктора Эммануила [9] Виктор Эммануил 11(1820–1878) — король Италии. (Примеч. пер.) лишь подчеркивали суровый облик этого отставного служаки. Маленький человек прозвал его Янитором [10] Janitor — сторож, привратник (лат.). (Примеч. пер.) и возненавидел за неусыпную бдительность, каковую вахтер проявлял на границах доверенных ему владений не хуже иного таможенника. Месье Марсо отваживал докучливых поклонников балерин, конфисковывал пылкие послания какой-нибудь диве или скромному пажу, открывал доступ в кулуары тем, кто давал ему взятку, и вступал в препирательства с цветочницами и торговцами шоколадом. Человечек успевал проскользнуть внутрь или покинуть дворец как раз в такие моменты, когда вахтер был занят разглагольствованиями: тут уж Мельхиору не грозило быть застигнутым и в очередной раз отчитанным цербером, который преследовал его с тех пор, как застал за воркованием с девочкой из балетной школы — Мельхиор тогда засовывал ей в карманы конфеты…

Был день генеральной репетиции, и мысль о том, что скоро три вечера подряд будут давать «Коппелию», привела маленького человека в хорошее настроение. Он шустро пробирался среди лебедок и пеньковых тросов, проскальзывал меж деревянных рам, истертых веревками, и чувствовал себя капитаном величественного корабля, на палубах которого кипит работа, все бурлит и ладится, муравьями снуют матросы-машинисты, приводя в порядок снасти-декорации. Он шел среди металлических колонн, поддерживающих самую огромную в мире сцену, и был горд от того, что она способна вместить всю труппу «Комеди-Франсез».

Напевая любимую песенку, Мельхиор скакал под колосниками, играл в прятки со стокилограммовыми противовесами, отшучивался в ответ на насмешки рабочих, ловко огибал люки, то и дело разевавшие пасть у него под ногами. Выворачивая шею, он устремлял взгляд вверх и, млея от головокружения, смотрел на верхушки практикаблей и задники, перемещавшиеся в глубине сцены. А под конец не устоял перед искушением поглазеть на зрительный зал через прореху в занавесе.

— Пшел вон, Чик-Чирик, не то я тебе клюв сворочу! — рявкнул старшина рабочих сцены.

— Как бы я тебе чего не своротил, старый хрыч! — взвизгнул Мельхиор и, отбежав на безопасное расстояние, забормотал: — Господь Всемогущий, да обрушится Твоя железная длань на этого жирного борова, да расплющит его в лепешку, ну что Тебе стоит, сделай милость…

Молитва была прервана пируэтами двух балерин: одна щеголяла в костюме шотландки, вторая — испанки.

— Вот ведь разоделись, коровы! — проворчал маленький человек, разъярившись еще и от того, что вспомнил о своем задании: он должен доставить «этой бесстыднице русской приме» подарок от «этого кретина Ламбера Паже».

Миновав владения хореографа и хормейстера, Мельхиор Шалюмо изобразил на лице безмятежное благодушие. Скромной манерой держаться с нужными людьми, вежливыми речами, усердием и расторопностью он снискал себе репутацию человека надежного и исполнительного и был намерен всячески ее блюсти. При этом Мельхиор знал, что служит постоянной мишенью для зубоскальства, и умел при необходимости держать свои чувства при себе, скрывая истинную натуру. В глубине души он уподоблял себя королевскому шуту, ибо шуты за ужимками и показной готовностью терпеть унижения таят хитрость и коварство.