Аркадий Вайнер - Лекарство против страха

— Значит, мне вас на два слова надо, Станислав Павлович, — сказал конфузливо Поздняков. Он хотел поделиться со мной своим открытием, он же не знал, что я видел медленно кружащуюся в воздухе фотографию, упавшую на пол к моим ногам…

— Потом, Андрей Филиппыч. Мне сейчас надо поговорить с Александровой.

— Но мне вам сказать… — Показывая мне глазами на дверь, Поздняков не знал, как долго маячило у меня перед глазами лицо Александровой, как мучительно и бессмысленно увязывал я его все время с булочным лицом Пачкалиной и никак, ни за что не мог сообразить, что по телефону без имени из записной книжки разгонщика могли звонить не только Лыжину.

— Я все знаю, Андрей Филиппович, — успокоил я его и повернулся к девице.

— Долго это будет продолжаться? — сердито сказала она. — Мне надо ехать домой. Я не намерена дольше задерживаться.

— К сожалению, вам придется задержаться, — сказал я. — И при этом надолго.

— Что-что-что? — с вызовом спросила она.

— То, что вы слышали. Вы садитесь лучше, у нас с вами разговор надолго.

— Ну, знаете! — зло блеснула она глазами. — Мне это безобразие надоело, я ухожу домой.

— Сядьте на место, — сказал я, не повышая голоса. — Вы задержаны, а через час я поеду к прокурору за санкцией на арест. А потом отправлю вас в тюрьму.

— Вы с ума сошли, — беззвучно прошелестела она побелевшими губами: как от судороги, губы ее затвердели и не слушались. — Вы с ума сошли…

— Нет, с этим у меня как раз все в порядке. Ну-ка, отвечайте быстро: вы хорошо знаете профессора Панафидина?

— Знаю, конечно. Он читал курс лекций у нас, и вообще приходилось сталкиваться.

— И больше никакие отношения вас не связывают? — спросил я и на нее старался не смотреть.

— А почему вы об этом меня спрашиваете? На каком основании? Какое вы имеете право мне угрожать?

— Я вам не угрожаю. Я уже сказал, что через час предъявлю вам официальное обвинение…

— В чем? В чем? Что я сделала?!

— Вы обвиняетесь в соучастии в совершении особо опасного преступления. Вы украли из лаборатории метапроптизол и едва не убили им капитана Позднякова, с которым так мило распиваете здесь чаи…

Александрова в ужасе переводила затравленный взгляд с меня на Позднякова, который невозмутимо сидел у двери на табурете и внимательно рассматривал свои ботинки, будто больше всего на свете боялся сейчас опростоволоситься перед лаборанткой, представ перед ней б забрызганных башмаках, что было бы недопустимым разгильдяйством и недисциплинированностью.

— Я повторяю свой вопрос: какие отношения связывали вас с Панафидиным?

— Он немного ухаживал за мной, — сказала она, и в голосе ее была неуверенность.

— Что значит «немного ухаживал?» Водил на танцы, дарил ландыши? Или ото было ухаживание посерьезнее? — напирал я изо всех сил. Господи, в каких потемках бродил я все время, а все было так просто! Почему же я не мог понять? Не было взмаха руки? Или не созрел еще плод истины, явившейся мне мгновенно и ослепительно в ничтожный миг, когда она заслонила лицо от света стосвечовой лампочки? — Так как, Панафидин серьезно ухаживал?

— Серьезно, — выдавила она из себя. — Мы были близки…

Молодец, Александр Панафидин, покоритель жизни! Срывай день? Срывай годы? Или, может быть, ты хотел сорвать всю жизнь, как удачливый понтер срывает банк?

— Вы будете сами говорить? — спросил я. — Или мне задавать вам вопросы?

— Я не знаю, что вас интересует, — сказала она и смотрела на меня уже не сердито, а трусливо, заранее вымаливая себе глазами прощение.

— Когда начались ваши взаимоотношения с Панафидиным?

— Два года назад. Мы случайно встретились, разговорились. Договорились о встрече.

— Панафидин интересовался содержанием работ Лыжина?

— Да, он часто заводил разговоры со мной о работе.

— И все-таки вы не рассказали ему о методике Лыжина. Почему?

— У меня постепенно сложилось впечатление, что его только это интересует в наших отношениях. Мне не хотелось, чтобы он меня как дуру провел. А разводиться с женой он не хотел. Это и ускорило наш разрыв…

И она снова нервно взмахнула кистью перед лицом, и я подумал, что многого бы, наверное, не произошло, если бы я мог раньше вспомнить этот жест, но у меня раньше не было на глазах этого взмаха кисти перед лицом, и я не мог вспомнить красивую девочку, закрывающую одной рукой глаза от солнца, а другой обнимающей за плечи красавца парня, безвредного и красивого, как махаон, влюбленного в джазовую музыку, художника-натурщика, дармоеда-мамонта по имени Борис Чебаков.