Сергей Фадеев - Алый цвет зари...

«Продать, что ли, его? Если он настоящий, то стоит немалых деньжищ! Целое состояние, наверное?!» — прикидывал молодой человек, пристально вглядываясь в рубин, который теперь слегка потемнел, приобретя завораживающий бордовый оттенок.

«Для начала надо хотя бы приблизительную стоимость его установить!» — решил Петр. Он закрыл комнату на ключ, попрощался с соседками и отправился домой.

Наде он решил по телефону о кольце не рассказывать. Дома же спрятал его в книгу «Айвенго» из «Библиотеки приключений», в которой еще в детстве сделал тайник, вырезав из середины добрую треть страниц. Ветхая книга стояла во втором ряду в самом углу книжного стеллажа. А библиотека у Петра была, между прочим, огромная, унаследованная от отца-библиофила.

На следующий день после «вступления в права наследования» Петр отправился на Старый Арбат к знакомому ювелиру. Он медленно прошел по шумной пешеходной улочке, с интересом разглядывая громко веселящихся молодых людей, пьющих пиво прямо из горлышка, и машинально отмечая про себя, что число художников, рисующих портреты, уменьшилось, а вот кафе, баров и ресторанчиков за последний год заметно прибавилось. Напротив театра Вахтангова он присоединился к небольшой толпе слушателей, окруживших уличных музыкантов, и бросил несколько монет в картонную коробку, стоящую у ног одного из гитаристов. Затем свернул на боковую улочку и за музеем Скрябина через небольшую арку прошел во двор старого шестиэтажного дома.

Александр Петрович Цаплин (вообще-то, урожденный Хаим Абрамович Цадлер) был сухоньким, чуть сгорбленным старичком-евреем, в серых, выцветших от старости глазах которого светились мудрость и житейская хватка. Он прожил суровую жизнь, в тяжелые советские времена тщательно скрывая свою профессию, работая на фабрике игрушек, и только для своих, проверенных людей выполнял заказы, урывая время от сна и выходных.

Он давно уже стал человеком не просто состоятельным, но и по-настоящему богатым, даже весьма богатым. Но продолжал работать и таиться, всячески скрытничать и копить денежки. Осторожность въелась в его кожу, стала второй натурой. К России он по-своему прирос душой, и в свое время решительно отказался переезжать на историческую родину. И, что самое удивительное, в конце концов оказался прав. Многие ведь уехали, а потом жалели. А некоторые даже вернулись.

Правда, и сегодня он «принимал» только по рекомендациям «серьезных и надежных людей». Петя же пару раз оказывал Александру Петровичу разные услуги, связанные с поисками недобросовестных клиентов, и поэтому на встречную просьбу о помощи старик с готовностью ответил согласием.

Он долго вертел кольцо в руках, рассматривая его вначале через ювелирный монокль, потом под большой лупой, вздыхал, кряхтел, отдувался, потом принялся изучать через специальный увеличительный окуляр, вставленный прямо в глазную щель. Он что-то едва слышно бормотал под нос, кажется, напевал какую-то пионерскую песенку вроде: «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионэры — дети рабочих»… Во всяком случае, слово «пионэры», именно так — «пионэры», слышалось довольно отчетливо…

Наконец, закончив осмотр, он потер маленькие сухонькие ладошки и, плотоядно улыбнувшись, протянул:

— Ну, что я вам могу сказать, мой юный друг?! Вещица эта довольно ценная!.. Стоит немалых денег! Я не спрашиваю, откуда она у вас… Но с таким кольцом надо обращаться весьма и весьма осторожно… Не болтать! На меня-то вы можете положиться! Я — могила! А с другими — тссс!

И он, хитро улыбаясь, приложил маленький, чуть искривленный возрастом и покрытый темными пигментными пятнами палец к толстым бледно-розовым губам.

— Позвольте мне, старику, полюбопытствовать, извините великодушно за мою нескромность, как намереваетесь распорядиться сим сокровищем, мой юный друг? А уж в том, что это — настоящее сокровище, можете мне, старому еврею-ювелиру, поверить!

— Честно говоря, дорогой Александр Петрович, еще по-настоящему над этой проблемой не задумывался. Но сразу же отвечу на другой ваш вопрос. Получил я его вполне законно, в наследство от умершей престарелой тетки по завещанию, заверенному у нотариуса.

— Ну что вы, что вы, мой юный друг! Зачем же так официально, вы же не в милиции! Мне и в голову не могла прийти мысль о том, что вы замешаны в чем-то неблаговидном… — поспешно и картинно запротестовал старик, вскинув сухонькие, по-птичьи тоненькие ручки, — просто, знаете ли, мы с вами живем в такое время! Эх, в такое ужасное время! То есть я ничего не хочу сказать, бывали времена и похуже! — немного запутавшись, он с безнадежным видом махнул рукой и добавил: — Однако ж верно заметил поэт: «Времена не выбирают, в них живут и умирают!» — Александр Петрович расчувствовался и замолчал. Из его левого, слегка прищуренного глаза скатилась прозрачная старческая слезинка да так и застыла на подбородке, словно приклеилась.