Иван Любенко - Тайна персидского обоза

— Конечно.

— Кому они принадлежат?

— Аркадию… там же его буквы внутри. Но несколько дней назад они пропали, и он просил меня поспрашивать жильцов — может, кто по ошибке их надел. Я поговорила со всеми, но без толку… А откуда они у вас?

— После убийства вашей хозяйки преступник прошел в этих калошах по песочной дорожке и уже перед главной аллеей снял их и спрятал под туей.

— И потому вы решили, что это Аркадий? — удивленно спросила Нюра. — Нет, господин следователь, нет, — она замотала головой, — он не убивал! — Женщина закрыла лицо руками, сотрясаясь в рыданиях — Он же со мной был. Только вы не думайте про меня плохо… А от мужа я сегодня же уйду. Виновата я перед ним, но что поделаешь? Значит, буду у Господа прощение вымаливать. А этот… ну, который до вас был… он меня грязными словами оскорблял и приставал, как к продажной девке. А грех-то мой единственный в том, что я Аркадия люблю…

— Успокойтесь, пожалуйста, Анна Егоровна, — Леечкин налил из графина воды в стакан и протянул свидетельнице.

Перетягина выпила содержимое, достала из рукава сорочки крошечный носовой платок и вытерла слезы.

— Простите, но я обязан задать вам последний вопрос: как давно вы встречаетесь с Шахманским?

Анна опустила в пол глаза и стыдливо призналась:

— Почитай, уже два года.

— Прочтите протокол и соблаговолите расписаться, вот здесь.

— Чего уж там читать, — скрывая неграмотность, горничная взяла перо, макнула в чернильницу и поставила нетвердую подпись. — А могу я Аркадию посылочку передать?

— Конечно. Я сейчас выпишу вам разрешение. Это ему не помешает, — и, помолчав, добавил: — Особенно сейчас.

— Особенно сейчас? — непонимающе переспросила свидетельница. — А что с ним?

— Он находится в тюремном лазарете. Его избили сокамерники.

— Как же это?

Следователь оставил вопрос без ответа и протянул разрешение на передачу. Нюра взяла бумагу и, уже уходя, обернулась:

— Храни вас бог, Це…

— Цезарь Аполлинарьевич, — улыбнулся Леечкин.

— Ну да, — смутилась женщина — Цезарь Аполлинарьевич, добрый вы человек, — с чувством выговорила Перетягина и аккуратно закрыла за собой дверь.

Полицмейстер стоял у окна, рассматривая верхушки высоких акаций, молитвенно устремленных в озаренное багровым закатом небо. После только что предоставленной губернатором аудиенции на сердце скребли кошки, а щека так и не перестала мелко подергиваться.

Если говорить начистоту, то весь его доклад состоял из догадок, предположений и неясных домыслов. А может, прав был этот желторотый Леечкин? И почему это вдруг так засомневался Поляничко? А что, если Шахманский и рядом с этими убийствами не стоял?

Полицмейстер снова и снова перебирал в памяти неприятный разговор, и перед глазами невольно всплывал длинный дубовый стол, высокое резное кресло и желтое, сморщенное, как у мопса, лицо первого человека губернии. Фен-Раевский сообщил его превосходительству, что скромный коллежский секретарь акцизного ведомства Аркадий Викторович Шахманский оказался коварным и безжалостным злодеем, сгубившим не только известного купца Сипягина, тихого музейного служителя Корзинкина, родную бабку преклонных лет, но даже полицейского информатора, коему, страшно подумать, он перегрыз горло!

Недовольно поморщившись, губернатор спросил:

— А кто защищает Шахманского в суде?

— Присяжный поверенный Ардашев, ваше превосходительство.

— А известно ли вам, уважаемый господин полицмейстер, что сей адвокат отстаивает интересы только тех, в чьей невиновности он абсолютно уверен?

— Я слышал об этом, ваше превосходительство.

— Слышали? Хорошо. А можете вы припомнить хоть один случай, когда бы он ошибся?

— Никак нет, ваше превосходительство.

— Что ж, любопытная получается материя, Ипполит Константинович…

— Следователи заверили меня в том, что имеются все необходимые улики, свидетельствующие о наличии серьезных оснований полагать…

— Да прекратите вы нести эту полицейскую белиберду! Скользкий вы, право, как угорь! Я нормальным русским языком вас спрашиваю: не поторопились ли вы с обвинением и не предаете ли вы суду невиновного человека?

Фен-Раевский молчал, его лицо все больше походило на спелый помидор, глаза округлились, а мысли проносились со скоростью беговых лошадей: «Не поторопились ли мы? А кто угрожал за медлительность отправить меня исправником в Тмутаракань? Уж не вы ли, позвольте спросить, называли полицейских взяточниками, а следователей упрекали в преступном бездействии? А может, это кто-то другой дал на раскрытие трех убийств десять дней сроку? А вы, случаем, не знаете, кто именно обещал разжаловать меня в городовые?»