Нэнси Бильо - Чаша и крест

— Ну что, госпожа Риотсли, как успехи вашего мужа, подыскал он невесту для короля?

В комнате, где дамы собрались на прием у Гертруды, раздался дружный смех. Сама госпожа Риотсли, толстая и некрасивая, покачала головой, как бы отказываясь отвечать.

Сесилия, дама, которая задала этот вопрос, была гораздо моложе и привлекательнее жены господина Томаса Риотсли, королевского посланника. Она пригубила бокал сдобренного специями вина, изобразила на лице печаль и сказала:

— Только, пожалуйста, не подумайте, что мы собираемся выведать у вас тайны королевского совета. Но посудите сами — что нам делать? Вот уже целый год мы живем без королевы. Поймите, это просто невыносимо. Нам скучно без постоянной борьбы за благосклонность государыни. Я уж не говорю про новые должности и новые возможности, которые откроются перед нами с появлением у короля супруги. Все мы молимся, чтобы его величество наконец женился в четвертый раз, и сделал это как можно скорее.

Все снова рассмеялись, а Сесилия смущенно и обескураженно захихикала, словно не в силах совладать с собой и удержать слова, которые, казалось, сами срываются у нее с языка.

Я же, сидя в этой самой красивой комнате особняка «Алая роза», старалась сосредоточиться и слушать не досужую болтовню, а песню, которую исполняли для гостей музыканты. Благодаря изысканному вкусу Гертруды (и деньгам Генри, разумеется) весь дом, буквально каждый дюйм его, поражал своим изяществом. Но ни одно помещение не могло сравниться с музыкальной комнатой, еще больше привлекавшей мое любопытство с тех пор, как я узнала, что она была устроена еще при прежних хозяевах. Прямоугольная, с высокими потолками и промежуточным карнизом, проходившим по трем ее стенам, сверху она была украшена барельефом, изображавшим странствующих музыкантов, прибывших в какое-то селение, чтобы повеселить его жителей. Художник, должно быть, свято верил в то, что музыка способна изменить нашу жизнь в лучшую сторону. Замечательная декорация для музыкантов, услаждавших слух гостей Гертруды игрой на лютне и арфе и пением восхитительных мадригалов.

Все здесь было прекрасно, и я бы с удовольствием провела в этой комнате вечер, если бы только могла остаться тут в одиночестве.

На подобного рода сборищах я всегда чувствовала себя не в своей тарелке. Но Гертруда уверила меня в том, что ее подруги — все сплошь женщины образованные, набожные, добрые и сердечные.

— Мне кажется, Джоанна, что сегодня вы найдете себе настоящих друзей… друзей на всю жизнь, — говорила она, пожимая мне руку, когда мы вместе направлялись в музыкальную комнату.

В ответ я едва смогла выдавить из себя улыбку. Здравый смысл говорил, что слова «de libero arbitrio», которые мой взор накануне случайно выхватил из ее письма, были всего лишь совпадением, не более того. Но что-то подсказывало мне, что доверять Гертруде не стоит, а потому я не стала рассказывать ей про видения в большой зале. Пожалуй, пока будет лучше держать все свои переживания и подозрения при себе.

— Позвольте представить вам кузину моего мужа, госпожу Джоанну Стаффорд, — объявила Гертруда.

На меня обратилось семь пар любопытных глаз. Женщины разглядывали меня от макушки до пят, оценивая мое парчовое платье, которое на самом деле было не мое, а также головной убор и драгоценности.

Возраст собравшихся был самым разным: от совсем еще юной, похожей на девочку Сесилии, нежная кожа которой напоминала молоко с медом, до графини Элизабет, пожилой дамы с лицом, испещренным глубокими морщинами. Рядом с Сесилией сидела леди Кэрью, или леди Си, как ее все называли. Она то и дело с глубокомысленным видом упоминала своего мужа, сэра Николаса Кэрью, придворного, который, очевидно, пользовался немалым расположением короля. Переходя от одной дамы к другой и пожимая им руки, я чувствовала сильное смущение: их показное радушие было насквозь фальшивым, и от него веяло холодом, как от побитого морозом пастбища.

Все гостьи Гертруды сидели парами, кроме одной, расположившейся подальше от музыкантов. На лице ее, как приклеенная, застыла улыбка. Женщина была примерно того же возраста, что и сама Гертруда, которая ласково называла ее леди Ар. Глаза у нее были серые, широко поставленные, а кожа белая, как мрамор, и, казалось, светилась изнутри; однако свечение это было лишено свежести, словно скорлупа яйца, которое долго хранили в буфете. В профиль в леди Ар не было ничего такого особенного. Но когда она повернула ко мне мраморное лицо с огромными глазами навыкате и застывшей ослепительной улыбкой, обнажившей безукоризненные зубы, мне вдруг показалось, что я вижу совсем другую женщину.