Нэнси Бильо - Чаша и крест

Брат Эдмунд прокашлялся:

— Мне надо в лазарет. Боюсь, у свечных дел мастера водянка. — Он повернулся к сестре. — Помогать мне сегодня не нужно, иди-ка лучше домой и сиди там тихо.

И вдруг я вспомнила:

— Ткацкий станок! Сегодня я могу получить свой ткацкий станок! — И дернула сестру Винифред за рукав. — Послушайте, пойдемте с нами в строительную контору, сестра Беатриса тоже пойдет!

Но моя подруга закашлялась и покачала головой. В трудные минуты бедняжка всегда начинала задыхаться.

Брат Эдмунд знаком велел мне подождать его, а сам торопливо повел сестру через улицу домой. Вскоре он вернулся и спросил:

— Может, вы лучше заберете свой станок завтра, сестра Джоанна?

— Но я так долго ждала его, — недовольно проговорила я.

Он посмотрел куда-то через мое плечо и нахмурился:

— Нет, вы только подумайте, она ведь за нами следит.

— Кто? — Я обернулась.

Из окна церкви на нас подозрительно смотрела женщина. Все та же госпожа Брук.

— Вы знаете ее? — спросила я.

— Ее муж, господин Брук, выстроил в Овери огромный дом.

— Но это не дает ей права указывать нам, что можно делать, а что нельзя.

Брат Эдмунд покачал головой:

— Сестра Джоанна, пожалуйста, не забывайте, что в этом городе нас некому защитить. Мы должны, как сказала сестра Элеонора, покориться. Вести себя тише воды ниже травы.

Я смотрела на окно церкви, на лицо госпожи Брук, освещенное неровным светом свечи, которая скоро погаснет навсегда. Покориться? Нет, все в моей душе решительно восставало против этого.

Вдруг я заметила, что на Хай-стрит появился и, ковыляя, направляется прямо к нам Джон. Много лет назад бедняга тронулся умом, а когда умерли его родители, Джона приютила богадельня при монастыре. У него в городе имелись родственники, но им было просто не справиться с сумасшедшим. Когда же монастырь упразднили, Джона перевели в городскую богадельню. Но там ему не особенно понравилось, и безумие приняло буйную форму, он стал выходить из себя по малейшему поводу. Отказывался стричь бороду, заявлял, будто бы он Иоанн Креститель. Но ночевал, к несчастью, всегда в богадельне, досаждая прочим ее обитателям. А днем бродил по улицам, выкрикивая всякую тарабарщину. Мальчишки смеялись над безумцем и бросали в него грязью. Все мы, бывшие монахи и монашки, сочувствовали Джону. Однако он все равно считал, что во всех его несчастьях виноваты именно мы, бывшие насельники, а ныне изгнанники Дартфордского монастыря. Особенно он невзлюбил, непонятно почему, брата Эдмунда.

— Узрите великую реку Евфрат! — завопил Джон. — Воды ее пересохли! Я видел: из пасти дракона вышли лягушки, три нечистых духа! — кричал он, вертя головой по сторонам, словно его сопровождали восторженные слушатели. — Смотрите, вот перед вами стоит лжепророк!

Брат Эдмунд, который уже давно понял, что спорить с Джоном бесполезно, склонился ко мне:

— Обещайте, что дождетесь меня. Пожалуйста, не ходите без меня в строительную контору! — проговорил он мне на ухо.

— Джон не опасен, он мухи не обидит, я не боюсь его, — ответила я.

— Сестра Джоанна, вы прекрасно понимаете, что нам надо опасаться не Джона, — сказал брат Эдмунд. — А сейчас я должен идти в лазарет.

Он в последний раз улыбнулся мне и поспешил по улице: в лазарете его ждали больные.

Джон заковылял вслед за ним, дергая себя за бороду.

— Братья и сестры! — кричал он. — Этот человек вызывает духов и демонов, заявляя, что якобы творит чудеса! Но не ходите за ним, ибо знаете, куда он вас заведет? В место, которое иудеи называют Армагеддон!

Я не стала больше смотреть, как беснуется Джон. Пересекла улицу и направилась к дому. Жаль, конечно, что брат Эдмунд, сестра Винифред да и все остальные монахини без энтузиазма смотрят на мою затею относительно производства гобеленов. Разумеется, предприятие довольно рискованное, и сложностей тут масса — уж можете мне поверить. Ткацкий станок, шелковые нитки — все это стоит страшно дорого. Но другого пути, чтобы начать новую жизнь, просто не было. И я твердо вознамерилась сама сделать решительный шаг: вложить деньги и соткать первый гобелен. Выручку от его продажи можно будет потратить на приобретение материала для второго и третьего гобеленов, а там уж дело пойдет.

Вообще-то, мой пенсион, как и пенсион Винифред, был очень мал: всего-то сотня шиллингов в год. Послушницы получали меньше всех. И я потратила на деревянный станок свои личные сбережения: маленькое наследство, доставшееся мне от отца, плюс деньги от продажи его лондонского дома, да еще добавила часть годового пенсиона.