Нэнси Бильо - Чаша и крест

Но сегодня хотя бы Артур был счастлив: его улыбка, любопытные глазенки, непосредственный смех — все это очень радовало сидевших за столом; правда, цистерцианцы по большей части помалкивали. А брат Эдмунд ни о чем их не спрашивал; как всякий хороший хозяин он просто делал все, чтобы гостям было комфортно в его доме. Но я достаточно хорошо его знала и понимала, что мой друг, впрочем как и я сама, слегка озадачен. В Элсворте явно что-то случилось. Но что?

Появилась Кити, чтобы убрать со стола. Я попросила сестру Винифред присмотреть за Артуром, а сама решила пригласить брата Освальда и его товарищей к себе домой, чтобы показать им свой новый ткацкий станок. Брат Эдмунд вызвался нас сопровождать.

Цистерцианец, услышав мое предложение, покорно склонил голову:

— Если тебе так угодно, сестра.

Монахи с огромным интересом осмотрели станок и ту часть гобелена, которую мы успели соткать за первые несколько недель. И ни один из них, в отличие от Жаккарда, не усмотрел в образе феникса символ будущего возрождения монастырей.

В своем доме я чувствовала себя увереннее и решилась задать им давно вертевшийся на языке вопрос:

— А что все-таки случилось в Элсворте? Прошу вас, расскажите.

Лица монахов снова омрачились. Все повернулись к брату Освальду.

— Изволь, сестра Джоанна, я расскажу, — сказал он, помолчав, и сел на пол. Это у него было в обычае, да и вообще цистерцианцы — народ чрезвычайно смиренный и неприхотливый. — Если бы вы только знали, какой в Элсворте красивый монастырь, — начал брат Освальд. — Мы прибыли туда уже в сумерках, и, честное слово, увидеть его — это как прекрасный сон. Обители сей целых триста лет, ее построили еще во времена Крестовых походов…

Брат Освальд замолчал, уставившись на пламя свечи, которая чадила перед ним. Рана на его лице, которую ему нанес тот громила из Саутуарка, еще не совсем зажила.

— Ну вот, значит, отыскали мы брата Пола. Он жил там тайком, скрываясь от всех. Не мог даже огня развести, чтобы приготовить еду или согреться: боялся, что его обнаружат. Брат Пол сказал, что наш приход — это знамение Божие, а значит, еще не все потеряно. Мы помолились вместе и потом легли спать. До чего же спокойно было у нас на душе, когда мы все вместе ночевали в той комнате: было такое чувство, словно мы снова обрели наш общий дом молитвы.

Брат Освальд опустил голову.

— А наутро мы стали будить брата Пола и не смогли его разбудить. Ночью он умер.

Теперь я пожалела о том, что попросила его рассказать эту историю.

Цистерцианец расправил плечи.

— Но не станем предаваться отчаянию, — с трудом проговорил он, — нет, не станем. Все в руках Создателя, и пути Господни неисповедимы. Я думаю, следующее паломничество откроет нам волю Божию. Да-да, я в этом не сомневаюсь.

— А куда вы собираетесь отправиться? — спросил брат Эдмунд.

— В Кентерберийский кафедральный собор, к усыпальнице святого блаженного Томаса Бекета — приложиться к святым мощам в годовщину его кончины, — ответил брат Освальд. — Это будет через четыре дня.

— Нет! — воскликнула я. — Только не это!

Дело в том, что я так и не рассказала брату Эдмунду, какое чудовищное злодеяние должно было, по словам герцога Норфолка, произойти накануне очередной годовщины. Я об этом, конечно, не забыла, просто старалась не думать, словно о кошмарном сне.

— Как раз в ночь на двадцать восьмое декабря, — сказала я с бьющимся сердцем, — король собирается послать в собор своих людей, чтобы забрать раку с мощами святого Томаса.

— Но зачем? — задыхаясь, спросил один из монахов.

— Его величество, — пояснила я едва слышно, — изъявил желание осквернить останки святого Томаса… сжечь их, а пепел развеять по ветру… и таким образом наказать человека Божия, бросившего вызов самому королю, чтобы другим впредь неповадно было.

Брат Освальд зажмурился и перекрестился. Остальные сбились в тесную кучку, в глазах у всех стояли слезы.

Кто-то схватил меня за руку. Я обернулась: брат Эдмунд.

— Почему вы мне сразу об этом не сказали, почему? — недовольно вопрошал он. — Сестра Джоанна, когда вы об этом узнали?

— Еще тогда, в день казни, — прошептала я. — От герцога Норфолка.

— Понятно, — произнес он, — вот как раз за такие дела король и был отлучен от Церкви. Я был уверен, что должно произойти какое-то ужасное святотатство, которое заставит Папу в конце концов обнародовать свою буллу. Если Норфолк знал все заранее и сообщил вам, то наверняка об этом было известно и другим придворным. Это страшное деяние, видимо, планировалось уже давно. Слухи дошли до Рима, и у Папы Климента не осталось выбора. Разве можно вот так осквернять мощи святого?